Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля

Правда, я теперь уже твердо решила, что разведусь с ним. Лгать так долго я не могла. А после всего происшедшего теперь я уже точно чувствовала, что не смогу смотреть ему в глаза.

Вася был виноват передо мной, а теперь и я оказалась предательницей, теперь мы квиты. Но жить больше с ним я не могла.

Мне и не пришлось.

Потому что наступил вечер, а его все не было. Я два раза позвонила домой Шмелеву. Но оба раза трубку брала придурок-Лида и отвечала, что ее мужа нет дома и она ничего не знает о нем.

— Он ведь такой беспокойный, — сказала она, глупо хихикая. — Ничем его дома не удержишь…

Наступила ночь. А почти ровно в полночь раздался звонок. Я побежала открывать. Я так изнервничалась и так ждала мужа, что распахнула дверь даже не спрашивая кто там. Я была уверена, что это Вася.

На пороге стоял Шмелев.

Он вошел, разделся и прошел в комнату. Увидел накрытый стол в гостиной. Постоял, поглядел на него, подумал о чем-то. Потом усмехнулся и сел к столу.

— Угощай, — сказал он и налил себе рюмку водки.

— А где же Вася? — растерянно спросила я, и в сердце мое заполз холод недоброго предчувствия.

— Он сегодня не сможет прийти, — ответил Шмелев и замолчал. Он опрокинул в рот рюмку и спокойно стал закусывать сардинами, которые я выложила из банки. Вася особенно любил такие сардины — португальские, почти не чищенные, в каком-то особом масле. Я специально достала баночку из запасов. Пусть порадуется, бедняга…

— Почему не сможет? — не поняла я.

— Возникли новые обстоятельства, — сказал Шмелев, энергично жуя.

— Какие обстоятельства? — не выдержала я. — Ты же мне обещал…

— Обещал, — сказал Шмелев равнодушно, прекращая есть и посмотрев на меня. Потом он достал сигарету и закурил.

— Видишь ли, — сказал он, откидываясь на спинку стула и пуская колечки синего дыма к старинному розовому абажуру. — Новые обстоятельства — это то, чего я не мог предвидеть… Я ведь только почти Бог, но еще не совсем Бог.

Он явно любовался собой в эту минуту. Он казался себе царем и героем. Наверное, он не читал Ницше и Шопенгауера. Наверняка не читал. Но он был тем, что они воспевали. Нибелунг. Витязь. Зигфрид. Воля к жизни и воля к смерти…

Он чувствовал себя господином жизни и господином смерти. Своей и себе подобных. Он имел право на жизнь и смерть.

Зигфрид в нашем слякотном Петербурге. Вот в какую игру он всегда играл. Даже не играл — он ощущал себя им. Этакой «белокурой бестией». Отставной капитан, хозяин бандитов «кавказской национальности»… Повелитель…

— Кстати, — вдруг сказал Шмелев, и в его глазах загорелся огонек интереса к действительности. — Твоя попка уже зажила? Я имею в виду то место, что я прижег тогда сигаретой?

— При чем тут это? — удивилась я. — Ответь мне сначала на вопрос. Ведь я сделала все так, как ты мне сказал. Я все отдала. И Вася меня просил об этом по телефону. Ты сказал, что вечером он будет дома… Скажи мне, что случилось.

— Скажу, не волнуйся, — ответил медленно Шмелев. Он дьявольски улыбнулся. — Сначала покажи мне свою попочку. Я хочу посмотреть, остался ли след.

Наши глаза встретились. Лучше бы я на него не смотрела. Потому что каждый раз, когда он смотрит на меня, я теряюсь. И не способна ему сопротивляться. Наверное, он обладает какой-то бесовской энергией.

Я встала из-за стола и повернулась к мужчине спиной.

— Ну, показывай, — поторопил он меня. — Подними платье и спусти трусики.

Я сделала это и застыла перед мужчиной, дрожа от обиды и возмущения. Опять я оказалась так безнадежно слаба…

— Ага, — сказал он, оглядывая и ощупывал мою ягодицу. — След остался. Очень хорошо. Теперь я потушу свою сигарету о другую ягодицу. Только стой смирно.

— Нет, — взмолилась я, оборачиваясь. — Не надо… Это так больно… Так больно.

Я еще постеснялась сказать, что это, кроме всего, еще и унизительно. Ужасно унизительно. Это даже сильнее физической боли, когда мужчина гасит окурок о твою попку…

— Пожалуйста, — умоляла я и чуть не плакала.

— Стой смирно, — сказал строго Шмелев. — Отвернись и стой смирно. Чем скорее я это сделаю, тем скорее расскажу тебе про твоего мужа. Понятно?

Я кивнула и всхлипнула.

— Ну, лошадка, не тряси задом, — произнес Шмелев, хлопнув меня по бедрам. Я замерла. Чего стоили эти мгновения — вот так стоять и ждать этого…

Он потушил сигарету. Я взвилась и завыла. Отойти я не смела, только перебирала ногами на месте, точно настоящая кобылка.

— Ну вот, — сказал удовлетворенно Шмелев. — Теперь можешь трясти задом сколько угодно. Если тебе так легче. Одевайся.

Я натянула трусы. Ожог болел нестерпимо.

— Сидеть ты сейчас все равно не сможешь, — сказал Шмелев. — Так что становись на колени слушать. Давай вот сюда.

Я послушно встала на колени рядом с его стулом. Он трепал мои волосы и гладил залитое слезами лицо.

Я стояла на коленях молча, опустив голову к его ногам и только иногда, вздрагивая, трогала рукой обожженную ягодицу. Там все жгло и зудело.