Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля

— Я решил не звонить, — сказал Шмелев. — Я решил сам заехать туда и сказать ребятам, чтобы они отпустили Васю. И я приехал. Он лежал в той же комнате, что и ты в свое время. Я туда не заходил. Я разговаривал с парнями в другой комнате, в той, где телефон. Наверное, Вася сумел развязать себе руки. И он услышал мой голос из соседней комнаты…

Бедняга, он подумал, что это я приехал его спасать. Он, наверное, так ждал помощи от меня, несчастный интеллигент. Чему вас всех только учили в ваших поганых институтах… Надо же понимать жизнь.

Шмелев философски покачал головой и добавил:

— Надо знать твердо, что человек — человеку волк… А он, дурашка… Вдруг выскочил из комнаты и бросился ко мне. «Шмелев, — кричит. — Шмелев, я здесь, вот он я… Хватай их, вот этих, они меня мучили». И все такое… Лежал бы, как его положили, на полу. И не рыпался бы… И все было бы хорошо. Его уже везти к метро собирались. А так, конечно…

Шмелев замолчал. Я подняла голову и столкнулась с его глазами. Он смотрел на меня и продолжал гладить по голове.

— И что же? — спросила я, замирая от предчувствия. Потому что я уже читала ответ в глазах Шмелева…

— Что было дальше? — я почти крикнула это.

— Дальше его пришлось пришить, — спокойно сказал Шмелев. — Не оставлять же мне было его в живых, сама понимаешь. Он не пережил бы такого с моей стороны. Заложил бы. Или еще что другое сделал. Я не мог оставлять в живых человека, который стал бы моим врагом. Зачем мне это было нужно?

Он надавил мне на голову потому что я попыталась встать с колен и заставил стоять по-прежнему.

— Это было вынужденно, — сказал он. — Он сам виноват. Полез зачем-то. Сидел бы тихо…

— Как вы его убили? — только спросила я. И сама удивилась, как это такое слово слетело с моих губ.

— Ножом, — ответил Шмелев.

— Ты сам его убил?

— Нет, не сам, — ответил он. — Руки марать неохота было. Мои парни постарались. Искромсали его, как куклу.

Он произнес эти слова с явным садистским удовольствием, а я задрожала от ужаса.

В ту ночь со мной случилась истерика. Шмелев ушел раньше этого. Он только сказал мне, чтобы я ничего не предпринимала и что он сам объяснит мне, как теперь нужно поступать.

— Потому что, — сказал он, беря меня за грудь и выворачивая, по своему обыкновению, сосок. — Потому что ты должна действовать грамотно в этой ситуации. Понимаешь? Ты три дня не сообщала никому об исчезновении твоего мужа. Из квартиры пропали все ценные вещи… Куда?. Все эти вопросы тебе зададут в милиции. Если ты не послушаешься моих советов, то вообще окажешься главной виновницей его гибели. Убийство супруга в корыстных целях… Вот так это называется в суде. Так что сиди дома и жди моего звонка. Я позвоню утром.

Я выслушала его, ничего почти не соображая. На меня нашел какой-то столбняк. Я поняла только, что мне грозит опасность и что она исходит от Шмелева. Но что если я буду его слушаться, то он поможет мне…

Не знаю, почему я ему доверяла. Не знаю. А может быть, мне просто больше некому было доверять. Или я чувствовала себя настолько погрязшей в этом деле, что не смела и помыслить о том, чтобы действовать самостоятельно.

Наверное, я с самого детства была несамостоятельной девочкой. Я нуждалась в том, чтобы меня опекали и обо мне заботились. И указывали, что я должна делать в том или ином случае.

Сначала это были родители, потом муж — такой серьезный и положительный. Теперь это Шмелев…

Когда он ушел, со мной случилась настоящая истерика. Вообще, я не истеричная особа. Но тут я не могла бороться с обстоятельствами, которые обрушились на меня.

Я каталась по полу гостиной и кричала. Я плакала и била посуду со стола. Я хватала тарелки, бокалы, которые расставила, ожидая Васю и била их об пол. Я разорвала на себе одежду…

Наверное, именно так восточные женщины плачут об убитых.

Наверное, это участь женщин — оплакивать убитых. И мертвых вообще. Может быть, женщина — это носительница смерти. Как сказано в Библии: «Ибо отходит человек в вечный дом свой и готовы окружить его на улице плакальщицы…» Не плакальщики, а именно плакальщицы. Женщины провожают мертвых.

Как жестоко обошлась жизнь с нами. Я поймала себя на слове «нами». Все же я продолжала считать себя и Васю семьей. Несмотря ни на что.

Как жестоко! Мы доверились, мы страдали… Мы изменили себе и друг другу. И что же? Время нас обмануло. Время нас предало. Муж — зверски убит, а я — нищая и оплеванная.

Наверное, мы оба заслужили все это. Может быть… Из Васи, пусть слабого и жадного, но все же мягкого и интеллигентного, сделали труп какие-то чужие люди. А мне было суждено узнать об этом, когда я стояла на коленях и, ежась, держалась за обожженную окурком попу…

Какой конец!

Истерика в конце концов прошла, я выпила массу лекарств. Сделать что-либо было все равно уже невозможно.

Утром позвонил Шмелев. Он сказал мне, чтобы шла в милицию и делала заявление, что Вася пропал вчера вечером. И кроме этого, не говорила ничего. Мне осталось только выполнить его требование. Я очень боялась. Ведь мне казалось, что если я расскажу правду, то буду главной обвиняемой…