Концерт для Крысолова

Лейденсдорф «не имел чести» знать Рональда Гольдберга — на родительские собрания обычно ходила Мария. А Рональд Гольдберг не желал сомнительной чести знакомиться с ним ближе, чем нужно, и слушать его высокомерные объяснения, если таковые вообще имелись. Для Рональда Гольдберга — таким его сделали скрипка и кабачок — человек, публично втоптавший в грязь беззащитного, не заслуживал звания человека. И потому Лейденсдорф — рыхлый толстяк лет тридцати пяти, с недоверчивыми голубыми глазами и двойным подбородком — только услышал, как Рональд представился… а потом, не успев ни слова сказать, учитель врезался спиной в серую школьную стену, и из рассеченной губы его побежала на белый воротничок кровь. Темная, с отвращением подумал Рональд, жабья. При таком тусклом свете… А может, такая и есть. Черная слизь.

Была переменка, но детский галдеж в коридоре тут же смолк.

Лейденсдорф выпрямился, оттолкнувшись от стены пухлыми, запорошенными мелом ладонями. Разбитая губа оттопырилась, как у обиженного ребенка, и он, чуть шепелявя, произнес (голос его заметно дрожал):

— Герр Гольдберг…да? Хорошо, хорошо… Я… я вам… я… клянусь вам, что об этом… инциденте… узнает рейхсюгендфюрер…

— Узнает, — бросил Рональд, — я сейчас же еду в Берлин.

Плевать, когда я там буду и когда смогу найти его, думал Рональд. Но — найду. Если понадобится — ночью вытащу из кабака или из постели, или где он проводит ночи. Меня и не пустят к нему — за ним же постоянно мотается взвод СС, личная охрана, да и адъютантов небось целый рой. Важная шишка, что говорить, подчиняющася только и единственно самому фюреру… Да только мне и на это плевать, Бальдур фон Ширах. Я найду тебя, чтоб посмотреть в твои глаза и спросить, за что те, кого ты расплодил, покалечили моего ребенка. И лучше тебе не звать охрану, Бальдур фон Ширах, потому что мне отчего-то кажется, что старый мой перочинник, который мотается у меня в кармане (талисман или что-то вроде) быстрей вонзится тебе в глотку, чем твоя охрана успеет скрутить меня.

Рональд взял машину, которая — по старости своей и шофера — оказалась ему по карману. То-то и глохла несколько раз посреди дороги…

В Берлине Рональд был в восемь вечера.

В канцелярии гитлерюгенд светились окна.

Стройный светловолосый паренек согласился передать Бальдуру фон Шираху, что с ним желает встретиться Рональд Гольдберг… и через десять минут возвратился с запиской. Рональд развернул ее — нет, это был не тот косой крупный почерк, коим было подписано удостоверение Ульриха Вайнрауха, это были три быстрые, словно готовые улететь с листка строки: «Ронни, как я рад тебя видеть! Но сейчас страшно занят. Приезжай в 11 по адресу… (следовал адрес). Если не можешь, скажи парню, его зовут Отто, когда ты сможешь встретиться со мной». Подпись — не подпись, а просто небрежные инициалы — видимо, сказалась привычка подписывать любую бумагу — но не полностью фамилия, как на удостоверении, а просто BvS.

Рональд, пораженный, поднял глаза на паренька.

— Передай, что я приеду в указанное время по этому адресу, — выдавил он.

— Да, геноссе, — и паренек исчез.

Геноссе… чумная крыса тебе геноссе!

До ночи Рональд бродил по городу. Это был Берлин — не Мюнхен — и все равно, неспешная эта прогулка вдруг пробудила в нем воспоминания. Не те, которые нужно.

Память вела себя как ребенок, которому неприятно вспоминать разбитую вазу и стояние в углу на коленях, а приятно — как солнечно было в парке, и как остро, замечательно пахнет краской от новой игрушечной лошадки.

Ронни вспоминал, как они с Бальдуром стояли в переулке и курили одну на двоих папиросу…

Он не сразу нажал на кнопку звонка у скромной двери.

Открыл ему тот самый длинный светловолосый паренек. Отто[6], кажется. Адъютант рейхсюгендфюрера или что-то вроде этого. Сейчас он был не в форме — в клетчатой ковбойке и стареньких домашних брюках. Создавалось ощущение, что он живет в этой квартире. А где же жена Шираха? Ронни помнил, как в тридцать втором читал в газете о свадьбе рейсхюгендфюрера и дочери Гофмана, личного фотографа Гитлера.

— Добро пожаловать, герр Гольдберг, — произнес парень вежливо и довольно приветливо, хоть и не улыбнулся.

Квартира рейхсюгендфюрера не поражала роскошью — это было заметно даже по прихожей. Приличная, очень приличная — но не более того. И никакой женой тут даже не пахло, зато сильно пахло из комнаты табачным дымом — Рональд был женат и знал, что есть огромная разница между домом, о котором заботится женщина, и пустой халупой холостяка… и понял, что сюда нога этой самой фрау Гофман, то есть фрау Ширах, даже не ступала…

— Отто? — раздался из комнат чуть сорванный низкий голос, — Кто там?.. Ронни, что ли? Тащи сюда.

Голос этот словно снял с паренька чары скованности.

— Есть, рейхсюгендфюрер, — весело отозвался он, — прошу вас, геноссе…

Опять «геноссе»…