Концерт для Крысолова

Выпитое придало ему твердости, он собирался объяснить, почему оказался здесь — но ему кое-что мешало. Во-первых, Бальдур фон Ширах своими восторгами по поводу их встречи — и не фальшивыми, как с удивлением ощущал Рональд. А во-вторых, он сам мешал себе — тем, что в его душе проснулся прежний Ронни, который дорожил дружбой с Бальдуром…

— Нет, все же, Ронни, — от коньяка щеки Шираха зарозовели, а глаза тепло заблестели, — почему ты тогда так некрасиво исчез? Я так скучал по тебе… и даже не знал, где тебя искать. Разве я тебя в тот день чем-то обидел?

Рональд покосился на Отто — но мальчишка вряд ли знал, о чем Бальдур говорит, он просто смотрел на него и улыбался.

— Мне показалось, — медленно начал Ронни, — что вам с Хайнесом было о чем поговорить без меня.

Бальдур склонил голову, чему-то улыбнулся — и улыбнулся недобро. А потом поднял глаза на Рональда:

— Мы все были пьяны… Что, этот осел чем-то тебя обидел?.. Ну и наплевать, мало ли что спьяну бывает. Утром ты что, не мог прийти?! Мне-то он сказал, как я помню, что ты просто домой поехал…

Вопросы эти звучали так, что Рональд враз осознал всю ту дурь, какую придумал себе, ругая в душе своего единственного друга, оказавшегося предателем. И ему стало почти так же больно, как было тогда, в 19 лет.

Тут Ширах, наблюдавший за ним, наконец что-то понял и тревожно взглянул на Ронни.

— Что он тебе такого сказал-то?

Рональду было уже не 19. И потому он ответил:

— Неважно. Просто… я сам был дураком.

— Отто, — тихо сказал Бальдур, — разлей, пожалуйста.

Парнишка послушался.

— За то, чтоб никогда людям не мешало непонимание, — сказал Ширах, — вот уж утопический тост… Я так беспокоился, Ронни. Я не мог понять, чем так обидел тебя, что ты вот так сбежал…

— Я тоже скучал, — тихо отозвался Рональд.

— А почему сейчас-то вспомнил меня?..

— Не знаю. Может, потому, что 20 апреля, и наци кругом…

— Даа, — произнес Бальдур, — я понял, почему ты вспомнил. Ты ж сказал, твоему парню 10? Сегодня в Юнгфольк вступил, да ведь? Ты до сих пор в Мюнхене? — значит, твоего я даже видел сегодня. Я всегда хотел, чтоб ребят из Мюнхена принимали в Юнгфольк так, чтоб они это точно не забыли… Я даже удостоверения им подписываю в тот же день… раньше, чем берлинским, представляешь?!

Слушая эту тираду, Рональд все более мрачнел. И, перебив Бальдура, спросил:

— А ты помнишь мою фамилию?

— Твою? — удивленно отозвался тот, — Гольдберг, нет?

— Да. А ты подписывал сегодня удостоверение Пауля Гольдберга?

— Ты думаешь, я пом… Черрт! Я бы помнил, это же ТВОЯ фамилия, — растерянно отозвался Ширах.

— Ты не подписывал его.

— Э…

— Потому что его не приняли в Юнгфольк, — сказал Рональд, зная, что голос его дребезжит, как перенатянутая на колке струна, — Потому что вы не хотите, чтоб еврейские дети вступали в Юнгфольк. Его кретин-учитель не сам придумал, что ему не место рядом с другими детьми. Это придумали, я помню, те подонки, которых ты с восторгом слушал в 15 лет. А теперь ты делаешь так, как они сказали… В 15 ты еще говорил, что не всех евреев нужно уничтожить. В 17 ты уже был убежден, что всех. А сейчас ты и впрямь добиваешься этого!

Ширах с распахнутыми глазами и полуоткрытым ртом слушал Рональда, забыв о догорающей папиросе, огонек тлел уже почти у пальцев…

— Если можно, чуть поспокойнее, геноссе, — услышал вдруг Рональд.

Отто уже не сидел, а стоял, и голос его звучал не так, как прежде — юношеский баритон был холодным, почти металлическим, отстраненным.

Он же убьет меня, этот сопляк, подумал Рональд, он же и без Ширахова приказа может вцепиться в глотку, если сочтет, что я представляю угрозу его сокровищу.

— Я тебе… я вам не геноссе, — Рональд услышал свой голос тоже как бы со стороны, — А ты, мальчик, сядь. Я не боюсь ни тебя, ни трех таких, как ты. Потому что мне, к счастью, уже не десять лет. А ты, Бальдур, подумал бы, что делаешь, обучая своих крысенят стаей кидаться на маленького пацана. Помнится, у тебя были не такие понятия о чести. Но время меняет всё, правда, Бальдур?..

— Да о чем ты?! — рявкнул Бальдур, его брови приподнялись и застыли в обиженном изломе, — Отто, сядь ты, твою мать!.. Ничего не понимаю! Какая стая, какие крысы и при чем тут моя честь? Ты не можешь изъясняться по-немецки, Рональд Гольдберг?..

Ронни рассказал то, что знал.

Отто шумно вздохнул. Бальдур не глядя схватил папиросу и быстро, нервно затянулся. А потом коротко сказал:

— Фамилии.

— Чьи? — спросил Рональд.

— Твоя, моя и Отто, б… — криво усмехнулся рейхсюгендфюрер, — Этих… малолетних идиотов, наверное!

— Я не знаю их фамилий. И не пойму, почему тебе их надо знать… Рыба-то с головы тухнет, нет?

— Хм. Точно. Отто!

— Да?

— Ну-ка, набери мне Мюнхен…

Рональд в некотором столбняке наблюдал, как Отто разгреб бумаги на столе, вследствие чего обнаружился телефонный аппарат весьма измученного вида. Отто так старался выполнить приказ, что диск жалобно трещал… Да еще и связь, видимо, была плохая, потому что Отто битых три раза проорал в трубку: «Вольф!!! Слушай шефа!!!», и тут Бальдур, потеряв терпение, трубку у него отобрал.