Концерт для Крысолова

Черта с два, подумал Бальдур. И оказался прав. Никаких извинений Геббельс так и не потребовал, хотя об унижении, конечно, не забыл. Бальдуру было плевать на Геббельса — помнит он это или нет. Главное, чтоб позабыл фюрер… а фюрер, как Бальдур уже знал, не забывает ничего и никогда.

— Слушай, — сказал он Пуци после этого случая, — я не пойму только одного…

— Ты, — улыбнулся тот, — вообще пока мало что понимаешь.

— Допустим. Но объясни ты мне, Пуци, я тебя умоляю — почему тебя так понесло? И почему ты пристал именно к Геббельсу?.. Только не говори, что просто потому, что он надоел тебе за столом своею болтовней.

— Но это так и есть. Он надоел мне своей, — Пуци сделал паузу, — антисемитской болтовней, Бальдур.

— Но…

— Если ты, — Пуци был совершенно, совершенно спокоен, но в глубине серых глаз зажглись нехорошие странные огоньки, — сейчас заведешь мне бодягу о мировом еврейском заговоре, я сильно-сильно в тебе разочаруюсь, Бальдур фон Ширах. Тебе, однако, уж не семнадцать лет, а, слава Богу, скоро тридцать. В этом возрасте уже однозначно пора отличать говно от чайной розы, тебе не кажется?.. И на столе держать Библию, а не, прости Господи, бред полоумного Розенберга…

— Какой еще там бред Розенберга?!

— У тебя на столе письменном «Миф» лежит.

— Мда? Не помню… Я не читал. Начал, но бросил.

— Ты не безнадежен…

— Мы говорим не обо мне, — напомнил Бальдур, — а ты — чудён же стал, ей-Богу! С чего тебя так повело на еврейский вопрос?

Пуци еле слышно засмеялся — умел он так смеяться, тихо, неоскорбительно.

— Бальдур, — сказал он, — я очень, очень тебя люблю. Но не могу тем не менее не признать, что такого клинического идиота, как ты, я давно не встречал… Почему, ты спрашиваешь, меня интересует еврейский вопрос?.. Неужели трудно догадаться?

Бальдур только в раздражении хлопнул ладонью по столу, словно стараясь заглушить слова Пуци:

— Потому, Бальдур, что я еврей… — и тут Пуци весело улыбнулся, — Соответственно, ты, когда спишь со мной, нарушаешь чистоту расы…

— Иди ты, с чистотой моей арийской расы! — улыбнулся Бальдур в ответ.

— Нннну… это уже радует. Однажды я сказал Рудольфу, что я еврей, и он в ответ пробурчал — «ага, а Хаусхофер, по-твоему, кто, китаец, что ли?»[8] Меж тем, в «Майн Кампф» полно хаусхоферовских идей. Потому как собственные идеи нашего фюрера глубиной и оригинальностью вовсе не отличаются. Да ему Рудольф грамматику со стилистикой правил, он на родном немецком так пишет, что его черт не разберет! Да и говорит иногда не лучше. Если б ты знал, каково иной раз его речения иностранцам переводить… Прирост объема текста в восемь раз, твою мать, как с английского на китайский! Ему-то хорошо, он ляпнул и стоит улыбается, а старый еврей Пуци переводи эту хренотень сначала на человеческий, а затем уж на английский… Сам-то он по-английски владеет разве что нобходимым минимумом[9], после изречения коего ему гарантированно набьют морду в любом баре — «бэйби, гоу», «сан оф зе битч» и «йес оф кос»… причем, по его мнению, это составляет связную фразу.

— «Старый еврей»… Осторожнее с этим, ладно?

— Тоже мне тайна, молодой человек, вы меня прямо-таки поражаете, — из вредности Пуци добавил в речь еврейские интонации, — Вообще-то говоря, я никогда не жалел, что я еврей. Но в последнее время жалею о том, что я не конкретный еврей.

— Это какой же конкретный еврей так поразил твое воображение?

— Да был такой рабби Лев. Ты, конечно, ни хрена ни о чем этом не знаешь…

— И что б ты сделал, если б им был?

— То же, что и он. Мудрый рабби сотворил голема.

— Кого?..

— Это, дитя мое, была такая глиняная волшебная дура, которая делала рабби всякую мелкую работу по дому — ну а заодно защищала еврейские поселения от несколько агрессивных соседей-чехов. Иногда я прямо-таки мечтаю о такой штуковине, да. Чтоб она разогнала всю нашу чертову шайку-лейку!

Бальдур улыбнулся, представив себе глиняное страховидло, пинками гоняющее штурмовиков.

— Но, видишь ли, Бальдур, зло никогда не становится добром, и рабби Лев дорого заплатил за свою агрессивную дурынду, которая в какой-то момент раздухарилась и начала гонять не только чехов, но и его соплеменников… Понимаешь, язычник мой, рабби-то согрешил. Взял себе право дарить жизнь, которое принадлежит только Адонаи[10] — вот и поплатился. Рабби с превеликим трудом исхитрился сделать так, чтоб штуковина успокоилась… навсегда. Когда он создавал ее, то написал на ее тупом глиняном лбу словечко «Эмет» — на иврите оно значит «Истина». И голем унялся только тогда, когда рабби сумел стереть первую букву этого слова. Осталось «Мет» — смерть.

— Надо же. Странная легенда…

— Обычная еврейская байка. Кстати, — глаза у Пуци хитро блеснули, — вообще говоря, рабби Лев не уничтожил своего голема, а закопал его в склеп под Староновой синагогой в Праге.

— Может, выкопаем? — с хулиганской улыбочкой предложил Бальдур, — мы б тут нашли, чем его занять… Получается, что его легко оживить, просто дописав недостающую букву?