Концерт для скрипки со смертью

– Но, пап, это ведь «Щит»!.. – начал было Мэтью в отчаянной попытке донести эту ценную мысль до бесчувственного отца. Но Слайдер поторопился опередить его:

– Мэтью, это ведь баббл-гам, то, что ты жуешь? Сколько раз я тебе говорил, я не желаю, чтобы ты жевал это отвратительное барахло. Выплюнь сейчас же и выкинь!

– Но ты же разрешаешь мне жевать обычную резинку, – запротестовал Мэтью, – только с обычной резинкой не выдуешь приличный пузырь.

– Обычная резинка совсем другое дело. – И зачем я это сказал, подумал Слайдер. Теперь следующий вопрос будет – а почему? Собственно, Слайдер и сам не знал – почему, а единственной причиной запрета на баббл-гам было его личное предубеждение, поскольку запах от этой жвачки напоминал ему запах резиновой маски, которую надевали ему на физиономию, собираясь дать наркоз в стоматологической клинике в далекие дни его детства. Поэтому он предпочел найти спасение в простой, но внушительной демонстрации родительской власти.

– Пожалуйста, не спорь со мной, Мэтью. Просто сделай то, что я сказал. Вынь ее изо рта и выкинь, пожалуйста... только сначала заверни во что-нибудь, – добавил он, когда Мэтью с тяжелым вздохом двинулся к кухне. Сайбод последовал за приятелем, и тут Слайдер ощутил на себе взгляд Айрин, без слов говорящий: «Боже, как же ты любишь разыгрывать роль строгого отца, правда? Ну прямо настоящий Человек Действия, правда, только тогда, когда надо покомандовать двумя детьми».

Он насколько мог тянул – лишь бы не остаться наедине с ней и ее взглядом – и решил подняться в комнату Кейт, которая в этот момент оказалась полностью поглощенной одной из своих чересчур ритуализованных сложных игр, из-за чего Слайдер тут же оказался нежелательным пришельцем, вторгнувшимся в ее личный выдуманный мирок. Пришедшая к ней подружка оказалась той девочкой, которая нравилась Слайдеру меньше всех остальных подруг дочки: это была жирная девочка по имени Эмма, казавшаяся настолько сентиментальной и не по возрасту женственной, что Слайдера порой корчило от смущения. Когда он распахнул дверь комнаты, они как раз разыгрывали роли школьных учительниц перед классом из шести разных кукол, включающих лысую одноногую Барби с обезображенным лицом, игрушечную обезьяну и медвежонка. На момент его вторжения роль Эммы состояла из бросания на Кейт восхищенных взглядов, сопровождаемых шумным сопением, а Кейт в это время произносила по адресу своих питомцев речь, украшенную такими нотками уничтожающего сарказма, что Слайдер снова подумал, не тот ли это случай, когда в ребенке действительно проявляется тот взрослый человек, который из него вырастет?

– Мне кажется, что я уже говорила тебе раньше – никогда, никогда не делать этого, или я ошибаюсь? – осведомилась она у плюшевого мишки. Слайдер когда-то давно прозвал его «Радостным», вероятно потому, что на спине у медвежонка явно проглядывал крестообразный шов, а в детстве в воскресной школе Слайдеру частенько приходилось петь церковный гимн, начинавшийся словами «Радостно я бы свой крест понес». Малютка Кейт тогда приняла это имя без вопросов, как принимала все непонятности окружающего мира, поскольку они ее не касались. Слайдер помнил себя в этом возрасте, когда разум еще не отягощен знанием многообразия вероятностей жизни. Когда он был совсем маленьким, он был уверен, что Бога зовут «Иже-Еси» только потому, что с этого слова начиналась вторая строка «Отче наш», и подобное умозаключение тогда не казалось ему чем-то удивительным. Иже-Еси так Иже-Еси. Еще он довольно долго верил в то, что в правительстве есть некий высокий чин по имени Лорд Хранитель, чьим единственным занятием было сидеть на ящике с большущей печатью внутри, время от времени вынимая ее оттуда по просьбе входящих к нему чиновников для того, чтобы оттиснуть на важных бумагах.

Разница между ним и его детьми, подумал он, состояла в том, что узнавание правды о подобных вещах всегда поражало и было для него интересным и запоминающимся. Но он чувствовал, что для Кейт ничто, шедшее дальше ее непосредственных и сиюминутных ощущений, не было интересным. Она, казалось, уже некогда создала сама себя в том образе, который считала единственно приемлемым, и, пока этот образ подвергался год за годом неизбежным небольшим возрастным изменениям, главной целью ее жизни всегда было поддержание на должном уровне его текущей версии.