Концерт для скрипки со смертью

Он печально рассматривал ее, когда она прервала свою речь и обернулась к нему с видимым выражением неудовольствия. Маленькие кулачки были уперты в бедра, а губы сжаты в тонкую линию слишком знакомым Слайдеру образом. Как же это получается, грустно подумал он, что даже не прикладывая к тому никаких усилий, мы ухитряемся воплотить собственную идиосинкразию друг к другу в наших детях? Мэтью уже сейчас проявлял признаки типично отцовского переразвитого чувства ответственности, равно как и отцовской нерешительности и беспокойства за то, чего он все равно не в состоянии был бы изменить. А Кейт день за днем все больше преображалась в гротескную карикатуру на свою мать. Как же это могло произойти? Печальной правдой было и то, что он мог проводить с ними ужасающе мало времени уже с того момента, когда они были еще совсем маленькими. Как только их приучили ложиться спать в определенное время, они стали для него потерянными. Первородный грех, с досадой и печалью подумал он.

Он хотел было спросить дочь о ее празднике, но она не дала ему этого сделать.

– Уходи, папочка. Ты нам сейчас не нужен, – заявила она, и самоуважение и чувство долга заставили его прочесть ей лекцию о хороших манерах. Кейт внимала ему с безразличным взглядом и спокойствием человека, хорошо знающего, что сопротивление лишь продлит отцовское вторжение в ее игру. В этом отношении она разительно отличалась от Мэтью, который мог возражениями загнать себя в ситуацию, где ему оставалась лишь роль осужденного на сожжение мученика, и закончить дело слезами. Кейт, по мнению Слайдера, родилась с мышлением женщины, которой было уже далеко за сорок. Закончив свои поучения, он покинул комнату Кейт и, закрывая за собой дверь, успел услышать, как она продолжила свою воспитательную работу с «Радостным»:

– Теперь я уверена, ты не захочешь, чтобы я еще раз отшлепала тебя, не так ли?

Да, подумал он, вряд ли «Радостный» стал бы возражать на это.

Альтернатив больше не оставалось, и надо было спускаться вниз, в район снега и льдов, и грудью встретить то, за что он также нес ответственность – другое его творение, как он считал, ибо Айрин не всегда была такой, как сейчас, и что же еще могло настолько изменить ее, как не его собственное, вольное или невольное, воздействие на ее образ жизни? Айрин сидела на краешке софы, уставившись в экран телевизора, хотя Слайдер был уверен, что она не смотрит передачу. Тем не менее, сейчас шла программа новостей, а одно из правил, которые установила для себя и окружающих Айрин, гласило, что новости – это важно, и нельзя мешать и разговаривать во время этой передачи.

Сколько раз он ни смотрел выпуски новостей, они все были похожи друг на друга. Сейчас па экране была забаррикадированная улица в какой-то из горячих точек планеты, где стояли железобетонные дома на металлических сваях, похожие на автомобильные мосты. Непрерывный треск автоматных очередей пунктиром прошивал торопливый комментарий, неотличимые друг от друга люди в защитной униформе перебегали улицу, приседали или падали и, вероятно, умирали. Слайдера всегда поражала одна странность: как военные новости, хотя они были однообразны и совершенно обыденны, могли кем-нибудь всерьез считаться «действительными» новостями, тогда как все другое, что могло послужить примером доброты, или сострадания, или изобретательности и находчивости человека демонстрировалось, если вообще присутствовало в выпуске, только под самый конец передачи в качестве подачки для старых леди и домохозяек, в разделе «И, заканчивая наш выпуск...»

Все же сейчас он был даже в каком-то смысле рад этому мельканию образов страдания и смерти на экране, потому что оно давало ему возможность избежать разговора с женой. Как много браков все еще сохранялись благодаря молчанию, подумал он. Голова была отупевшей и опустошенной от усилий подавить чувство вины и беспокойства, от сознания собственного бессилия, нерешительности и беспомощности человека, угодившего в центр лабиринта и не имеющего понятия, как оттуда выбраться, если вообще существовал такой путь. Айрин... дети... Анн-Мари... Томпсон... Атертон... Супер... и все они кружили в его уставшем мозгу, как ведьмы Макбета, смутные, опасные, шумные, протестующие и требующие его внимания, и все требовали от него ответа, от него, а он пока даже не знал их вопросов. Среди прочих голос О'Флаэрти наплывал и отдалялся, как шум воли, неясно предупреждая о какой-то опасности, и далеко-далеко от всего этого, маленький и четкий, как будто рассматриваемый сквозь хрустальную линзу, виднелся образ Джоанны – почти недосягаемый, далекий и тающий, тающий...