Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

— Напротив, — ответил отец. — Буквально через несколько дней он снова сделал мне гадость, правда, не очень большую, но все-таки, — сказал одному историку, с которым у меня были прекрасные отношения, чтобы он не доверял мне, я достал как-то прижизненное издание «Повестей Белкина», а Владиславский уверял его, что это превосходная подделка. Хорошо, что историк был умный человек и не поверил Владиславскому.

— А чего он звонил тебе теперь? — спросила я.

— Не знаю, — ответил отец. — Но догадываюсь. Наверно, хочет перехватить немного денег.

— Вот как? — промолвил Игорь. — Он что, нигде не работает?

— По-моему, нигде. По причине мерзейшего характера его вышибают из всех мест и, как мне довелось недавно слышать, его успели уже выгнать с последнего места, полная, к слову, была синекура, замадминистратора детского театра.

— Да, — согласился Игорь. — Что называется, работа не пыльная, на все сто двадцать…

— Но он и там не удержался, развел склоки, интриги, теперь, по слухам, бедствует и берет взаймы, без отдачи.

— И ты дашь ему? — опросила я.

Отец сделал вид, будто не слышит мой вопрос. Я поняла, что он ему не откажет, даже в том случае, если у него самого останется последний рубль.

Видимо, Игорь подумал о том же самом. Сказал, усмехнувшись:

— Вот вы ему одолжите денег, заранее зная, что он не отдаст, а он вам на следующий день где-нибудь как-нибудь и нагадит.

— Безусловно, — ответил отец. — Есть же такое понятие — инерция делания зла. Он ненавидит меня уже из-за одного того, что вечно причинял мне зло и уже никогда не мог остановиться…

— А бывает инерция делания добра? — спросила я.

— Бывает, — сказал отец. — Ведь давно уже хорошо известно, что мы любим тех, кому делаем добро. И любим, начав делать добро, продолжать его совершать в дальнейшем.

— Это и есть, — добавил Игорь, — инерция делания добра…

…— Все помню, — сказала я. — Так, словно все это было вчера или неделю тому назад…

— Чем ближе к старости, тем яснее помнится прошлое, — изрек Игорь одну из самых банальных истин на свете. — Таким образом, ты ее понимаешь? Она тебе причинила зло, и она же тебя ненавидит из-за одного этого. Потому что, я уверен, где-то в глубине души она сознает, что ты — единственная женщина, которую я когда-либо любил…

Он замолчал, ожидая, что я скажу что-нибудь в ответ. Но я молчала, хотя мне хотелось задать один вопрос:

«Допустим, я — единственная любимая тобой по-настоящему женщина. Тогда почему же ты так поступил? И почему, уже уйдя, но поняв, что любишь только меня, не вернулся обратно?»

Мысленно я спросила себя:

«Могла бы я принять его обратно?»

«Нет, — ответила я себе. — Ни за что…»

И в то же время неумолимо сознавала, что это все слова, пустые и никчемные. Конечно, приняла бы, бесспорно приняла бы тогда и никогда ни одним словом не напомнила, не попрекнула бы. Никогда!

Он снова начал говорить, как бы отвечая на мой безмолвный вопрос:

— Если бы не дочь, я бы ушел от нее. И она знала, что все дело в дочке. Я не мог оставить дочь. Даже тогда, когда стало окончательно невмоготу вместе, и тогда я не мог, не сумел бы…

— У тебя большая дочь? — спросила я.

Лицо Игоря просияло.

— Большая. Ты бы поглядела на нее, красавица, глаза вот такие черные, как агат, сама рыжая, и кожа как молоко…

Надо было что-то сказать, и я сказала:

— У рыжих обычно очень белая кожа…

— Она не рыжая, — возразил Игорь. — На самом деле она темная шатенка, как я, это она красит волосы в рыжий цвет…

— Тициановский, — сказала я.

— Что? — не понял он.

— Отец говорил, что Тициан любил рисовать рыжих женщин, помнишь?

Игорь развел руками:

— Прости, не помню, но заранее верю: раз Ипполит Петрович так говорил, стало быть, так оно и было.

Он вынул из пачки сигарету, размял ее пальцами, прикурил.

— Дай мне тоже, — попросила я.

Он удивленно взглянул на меня:

— Неужели ты куришь? Вроде бы раньше никогда не курила?

Разумеется, я не хотела признаться ему в том, что курить я начала сразу же после его ухода. Нашла оставленную им пачку с тремя, кажется, сигаретами, вынула одну сигарету, закурила и немедленно закашлялась.

Однако не сдалась, докурила до конца.

Потом стало нехорошо, головокружение, слабость, тошнота, и все время казалось, вот-вот упаду…

После все-таки привыкла. И втянулась, стала выкуривать по пачке, а то и по полторы в день. Тем более что в редакции нашей, пожалуй, не было ни одного некурящего, кроме разве вахтерши тети Дуси.

…— Почему ты так глядишь на меня? — спросил Игорь. — Я что, наверно, сильно изменился? Постарел?

— Нет, — искренне ответила я, — напротив, ты хорошо выглядишь…

Он переспросил обрадованно:

— Правда?

— Правда, — ответила я. Погасила сигарету, спросила: — Что мама твоя? Жива?

Он покачал головой:

— Нет, уже пять лет, как умерла…

— Я ее немного побаивалась, — призналась я.

— Да, у нее был нелегкий нрав, — согласился Игорь. — Отец был совсем другой…

— К сожалению, его-то я не знала…

Игорь появился в нашей школе, когда я училась в девятом классе. Сел впереди меня, узенькие плечи, нежно-розовый затылок, светлый хохолок на макушке.

Рядом с ним сидел Митя Кокорев, самый большой бузотер нашего класса.