Концертмейстер

Арсения не вдохновила реакция друга. Но ругаться он с ним не стал. Тоже мне нашелся Исусик. Сам-то он простил тех, кто над ним измывался в армии, пока его не перевели к ним в оркестр? Мне сломали жизнь и продолжают ломать. А я прощать?

— Ладно. Иди покажи, где ты мне постелил. — Арсений допил водку.

Долго не спалось. То, что сказал Петр, не шло от него прочь. «Все зависит от тебя. Понимаешь?» А вдруг так оно и есть?

Заканчивалось воскресенье. Новая неделя готовилась к старту.

* * *

Недели зимой тянутся медленнее, чем летом. Всем хочется, чтобы день начал хоть помалу, но прибавляться. В зимние недели умещается намного больше, чем в летние. Вот и в ту неделю декабря 1985 года уместилось многое.

Арсений Храповицкий, вернувшись в Ленинград, обнаружил несколько новых обстоятельств.

Первое, что он увидел, выйдя из здания вокзала, была красочная афиша концерта пианиста Семена Михнова.

До концерта оставалось шесть дней. С фотографии на афише его учитель будто вглядывался именно в него. Кто-то другой внутри рассудил, что надо обязательно выпросить у Катерины контрамарку. Ажиотаж, вероятно, ожидается гигантский. Но для него она найдет. Все же это их общий учитель.

Вторым его открытием стало, что Вика больше не живет в его квартире на Лесном. Она забрала все свои вещи. Так поступают, когда не собираются возвращаться ни при каких обстоятельствах. Он позвонил ей на работу, но и там ничего о ней не ведали и страшно беспокоились.

Арсений не расстроился. Сил расстраиваться не было.

Он поискал глазами какую-нибудь записку от нее. Но ничего подобного она не оставила.

«Всегда была со странностями, — заключил Арсений. — С ее этими разговорами, что мне ничто не мешает начать выступать сольно. Все так у нее просто! Не слишком, видимо, престижным для нее стало жить с концертмейстером».

Светлана Львовна Храповицкая три дня пробыла с Волдемаром в полном согласии во Владимире, но на четвертый они солидарно решили, что ей надо возвращаться домой. Мужем и женой им никак уже не стать, а для остального вместе им жить не обязательно. Светлана вернулась в Москву, навестила Олега в больнице вместе с Димкой, они прекрасно провели время, трепались, смеялись, не помышляя что-то выяснять и копаться в прошлом. Другого рецепта не существовало. И они его применили. Не сговариваясь. У Димки снова появились оба родителя, и он не без светлого сожаления отмечал для себя, что когда они разговаривают друг с другом, им обоим немного не до него. Но его это не пугало. Ведь главный человек для него теперь Аглая.

Лев Семенович все-таки простудился и всю неделю лежал в кровати, принимая лекарства и потребляя немыслимое количество чая с молоком и медом. Иногда он ощущал себя так, как в детстве.

Олег Храповицкий внимательно прочитал стихи Вениамина Отпевалова, который так и не признался в их авторстве. Замдиректора ИРЛИ не поленился и написал письменный отзыв. Стихи ему понравились. Вениамин был окрылен. Также в его палате починили барахливший до этого телевизор. Из ЦК партии его никто не искал. По всему выходило, посчитали его негодным для выполнения поставленной задачи. Зато с работы, когда прознали о том, что с ним случилось, звонили регулярно, — его подзывала к больничному телефону дежурная сестра. Его коллеги желали ему скорейшего выздоровления и ждали его возвращения.

Он никогда больше не будет подписывать никаких писем.

Генриетта Платова прожила эту неделю так, как прожила бы любую другую.

Лена Михнова, в девичестве Отпевалова, прилетела с мужем в Ленинград, повидалась с отцом и дедом, угостила их богатым ужином в «Астории». Все прошло великолепно. Но и отец, и даже дед показались ей чужими, словно она встречалась не с ними, а с артистами, исполняющими их роли. Они, слава богу, этого не заметили.

Были рады встрече.

Вениамин переночевал одну ночь у отца и уехал обратно в Москву. В голове его вертелось только одно: бросить к чертям врачебную карьеру, собрать книгу стихов и отнести ее в «Советский писатель».

В воскресенье Аполлинарий Отпевалов вышел из дома около шести вечера. Морозы временно оставили Ленинград в покое. Внизу все подтаивало, неприятно и склизко. Он направлялся в Большой зал Ленинградской филармонии. Всю операцию, которая началась почти сорок лет назад, он сейчас держал в голове с фотографической точностью, так математики держат в голове длинные формулы, а музыканты — произведения крупной формы.