Концессия

— Не могу найти. Не понимаешь? Все облазил, во все щели, во все ямы, а той пещерки нет.

— Ну, как же это может быть, — со все возрастающим страхом заговорил Борейчук. — Может быть, ты обознался, не по тому ущелью пошел. Я и то думал, дорогу здесь найти мудрено, а ты идешь точно во Владивостоке, по Ленинской. Не волнуйся, выпей чаю, поешь, отдохни, а утром пойдешь со светлой головой. Я боялся, что, может, пещерка пуста... А раз ты не нашел ее, так найдешь.

Испугавшийся было Борейчук теперь овладел собой. Он понимал, что если страх спутает мозги Посевина, то все может кончиться катастрофой.

Посевин несколько успокоился. Он ел и рассказывал, как он шел совершенно тем же путем, что и в прошлом году, и скала, где стоит палатка, та самая, и поток рядышком...

— А в прошлом году ты ходил сюда не зимой?

— Какое зимой! В это же самое время. В прошлом году я на рыбалке не работал. Подряд у меня был в Петропавловском комхозе.

— Еще раз все припомни, рассчитай и найдешь. Я думал, что ты нашел тайничок пустым... Вот если пуст, тогда крышка, а так найдешь, не сомневайся. Мозги надо хорошенько освободить. Выпей еще чаю.

Посевин пил кружку за кружкой, смотрел на синий вихрастый огонек примуса и время от времени покачивал головой.

Потом завернулся в одеяло и уснул.

Зейд не ложилась. То, что Посевин не нашел сокровища, ее скорее обрадовало.

Было холодно. Она тоже завернулась в одеяло и выползла из палатки. Черное небо со сверкающими звездами поднималось над горами. Поток затих. Должно быть, он брал начало в ледниках, а ночью ледник замерз. Страшно, почти зловеще тихо! Посветлел край неба, на светлом фоне вырисовались черные зубцы гор.

Она сидела, охваченная тишиной, мыслями и неясной тревогой, которая всегда овладевает человеком в таких местах.

И вдруг над горами поднялась луна. Ущербная, она выскользнула и повисла над пиками. И пики, и черные провалы ущелий, и нагромождение скал вблизи нисколько не походили на земные пейзажи. Так в книгах по астрономии изображают Луну и Марс.

Мертвый, зловещий мир. Голые камни.

Но не успела она подумать: «Мертвый, зловещий мир», — как черное небо на севере прочертила багровая полоса. Прочертила и остановилась. Извержение вулкана!

Вулканы жили. На Камчатке они не были мертвым нагромождением камней.

Стало еще тревожнее, еще фантастичнее. Она подумала, что сейчас хорошо на рыбалке, на берегу океана, среди своих.

Что-то думают они сейчас про Зейд, которая исчезла? Наверное, только плохое. Конечно, она поступила, как любит говорить Точилина, неорганизованно.

Что поделать, она никому ничего не могла рассказать...

На минуту она не поверила, что она на склоне вулкана, в обществе чуждых людей и, может быть, у порога своих последних дней.

Было еще темно, когда Посевин проснулся и заставил Борейчука разжечь примус. Холодно, честное слово, мороз! У Борейчука зуб на зуб не попадал. Примус долго не разжигался. Посевин сидел, накинув на голову и плечи одеяло.

— Воды нет, — сказал Борейчук, вернувшись от потока.

— Не мог набрать с вечера! Здесь же не водопровод!

Когда рассвело, Посевин скинул одеяло, взял у Зейд палку, — свою он вчера сломал, — и спустился со скалы.

Борейчук стоял, вытянув шею, не сводя с него глаз.

Посевин пошел во вчерашнем направлении и исчез в той же щели, в которой исчез и вчера.

— А что если он передумал, — сказал Борейчук, — и решил не делиться с нами?

— Вполне возможно. Я, товарищ Борейчук, читала книги о золотоискателях. Для золотоискателя самое главное золото, а не честный дележ. Когда вы разговаривали со мной на промысле — помните? — я думала, что вы тоже хозяин золота.

— В создавшейся ситуации я тоже хозяин золота.

Взошло солнце. Пригревшись, Зейд спала. Снова зашумел поток.

Проснулась от толчка. Борейчук сидел перед ней на корточках и будил ее. Было за полдень.

— Его до сих пор нет!

— Не расстраивайтесь, Борейчук. И... давайте обедать.

Борейчук вздохнул.

— Между прочим, припасов не много. Надо начинать охоту. По правде говоря, охотник я плохой, я близорук. Надо ему. Ружьецо нашего Шумилова приличное. Только патроны, чорт их знает, кажется, всё бекасинник.

Посевин вернулся вечером.

Влез на скалу и растянулся на ней.

Борейчук искоса посмотрел на него и присел на кучу камней. Руки его дрожали.

— Пришли на место, — заговорил он, — а он, видите ли, места не находит. Сто раз, говорит, находил, а на этот раз не нахожу. Можно ли в это поверить?

Посевин молчал.

Дрожащими руками Борейчук достал папиросу. Закурил и спросил:

— Не нашел, что ли?

— Не нашел.

— Так что это?

— Ничего не понимаю. Обознаться я не мог.

— Так ты облазь все кругом.

— Все облазил.

Лицо Борейчука отобразило полную растерянность. Он сидел согнувшись, глотая дым и кашляя.

— Шли, шли, все бросили! Посевин, а надежда у тебя у самого есть? Думаешь, найдешь или не найдешь?

— Говорю, ничего не понимаю.

Опять шипел примус, варилась в котелке соленая кета, пили чай с сухарями, улеглись спать. Зейд эту ночь спала. И на этот раз не было ни звезд, ни луны; моросил мелкий пронзительный дождь.