Концессия

После ослепительно сгорающего на улице дня, после коридоров с окнами, распахнутыми в голубые просторы бухты и заливов, в библиотеке было темно, и Береза вначале увидел над столом только широкое рябоватое лицо старосты курса Точилиной, а за ней в блузке без рукавов Зейд, рослую красивую девушку.

— Вот тут-то и опасность, — говорила Точилина. — Я боюсь, что для многих девушек это окажется непосильной нагрузкой... они попросту не справятся... мы должны заранее об этом подумать.

— В чем дело? — спросил Береза.

Свет падал на некрасивое рябоватое лицо Точилиной, но в некрасивых чертах его было столько женственной мягкости и вместе с тем энергии, что порой от него не хотелось оторвать глаз.

— Дело в том, товарищ Береза, — сказала Точилина, — что я хочу откровенно поговорить о таких вещах, о которых принято шептаться по углам. Крайком мобилизовал на трехлетнюю работу на Камчатке пятьдесят комсомольцев и комсомолок. Постановление большой важности. Мы все знаем, что Камчатка бедна людьми. Приезжают туда на летний сезон, живут кое-как и работают кое-как, равнодушные к краю, только и думающие о том, как бы поскорее вернуться домой. Разве такие люди могут быть хозяевами, строителями, созидателями? Сезонные гастролеры, им всё всё равно. Надо поселиться на Камчатке, чтобы полюбить ее.

— Конечно, — сказал Береза, смотря на раскрасневшуюся Точилину и уже различая в тени шкафов и всех остальных: и маленькую круглоголовую Залевскую, и широкоплечего, с вечно расстегнутым воротом, Гончаренко, и большеглазую Тарасенко, за светлые косы и веселость пользующуюся неизменным расположением друзей. — Конечно, — сказал Береза, — представьте себе, как будет хорошо, когда на Камчатке увеличится свое собственное население. Я подозреваю, что вы не захотели плестись в хвосте и приняли соответствующее решение.

— Приняли, товарищ Береза! — баском крикнул Гончаренко. — После окончания техникума в будущем году мы все едем на Камчатку. И очень хорошо, что практика этого года у нас тоже на Камчатке. И вот, товарищ Береза, когда приняли мы это решение, Точилина вдруг стала сомневаться.

Точилина поморщилась...

— Ты меня плохо понял, Гончаренко, я ни в чем не сомневаюсь. Я просто хочу предвидеть все естественные последствия нашего решения. Повторяю: обычно о них не разговаривают, умалчивают, в крайнем случае, шепчутся... Я думаю... за три года все наши парни и девушки переженятся...

Точилина вопросительно посмотрела на Березу, в карих, мягких глазах ее Береза прочел мучительное опасение, что ее поймут не так.

Зейд улыбнулась.

— Такие несчастные случаи не будут иметь места, — сказала она.

— Почему?

— Люди будут работать, некогда им будет думать о нежностях.

— Ты упрощаешь. Я не говорю о нежностях. Я говорю о том естественном чувстве, которое возникает у людей при большой совместной работе. Ведь совместная работа сближает. Друг к другу появляются вместо «нежностей» настоящая забота и человеческая нежность. А тут еще оторванность от всякой культурной жизни... Я представляю себе, что будет много хорошего и поэтического, но...

Точилина запнулась. Против воли голос ее стал дрожать, кончики ушей заалелись. Она то опускала глаза, то взглядывала на Березу, явно ища у него поддержки.

— Но я опасаюсь вот чего, товарищ Береза: те комсомолки, которые на Камчатке выйдут замуж, волей-неволей положат начало настоящей старой семье.

— Почему же старой, Точилина?

— А потому, что будут они жить в каком-нибудь глухом поселке среди камчадалов или ламутов или вдвоем с мужем на какой-нибудь станции, где не будет ни столовой, ни яслей и где на женщину лягут все те обязанности, которые угнетали ее столько веков. И во что тогда превратятся наши комсомолки? Забудут и учебу, и книгу, и газету.

Зейд смотрела на фонарь потолка. Его пронизывали вечерние солнечные лучи, и он весь был наполнен алым теплым воздухом... Лицо ее было мечтательно. Повидимому, ее совсем не смущали те вопросы, которые терзали Точилину.

— В своих опасениях Точилина упустила из виду весьма важное обстоятельство, — сказал Береза. — Конечно, материальные формы нашей социалистической жизни — ясли, столовые и прочее — имеют большое значение. Но ведь два советских человека это уже не малая сила! В них должно проявиться все то новое, что нам дорого. Ибо новое — это прежде всего наше сознание. Не будет яслей, не будет столовой — ты права. Но будет рядом близкий человек, который не позволит женщине одной нести все тяготы. Будет наша, советская семья.

— Ну, может быть, — сказала Точилина и засмеялась. Не то, чтобы Береза разрешил все ее сомнения, но она поверила ему, как привыкла верить за те два года, в которые Береза принимал самое близкое участие в жизни техникума.

— А вы, товарищ Береза, надолго с нами на Камчатку?