Контур человека: мир под столом

Поэтому, когда в спальне устанавливалась та особая тишина, какая бывает, когда двадцать носов уже беззаботно сопят «в обе дырки» (а это происходило довольно быстро), я приступала к крайне ответственным действиям. Мне надо было тщательно выровнять все уголки подушки, натянуть и расправить рукава пижамы, разгладить и уложить на ногах штанины. Затем красиво подвернуть одеяло, следя, чтобы оно доходило мне строго до груди. И уже потом лечь на спину, тщательно разложив непослушные волосы по подушке, ровненько вытянуть ноги и аккуратно сложить руки на пузе. В таком виде меня оставалось только обложить цветами – совсем как того человека, который спал посреди нашего двора в длинной черной коробке с красной оборочкой, установленной на табуретке. На него я смотрела из окна своей комнаты однажды весной. Выглядело это замечательно красиво и торжественно, потому что, не в пример мне, человек был не в старенькой пижаме, а в черном, хорошо отглаженном костюме с тщательно расчесанными блестящими волосами, а вокруг стояли наши соседи, и какой-то толстый дядя все это фотографировал.

Запечатлеваться на карточку вообще для меня всегда было делом крайне важным и ответственным! И вот почему. Теми редкими вечерами, когда Бабушка, придирчиво проинспектировав телепрограмму, решала, что «смотреть нечего», она звала меня, уютно устраивалась в кресле, укрывшись клетчатым пледом, доставала старые фотографии и начинала рассказывать.

Снимки хранились в трех разных альбомах.

Первый был красный, бархатный, с металлической чеканкой посредине. В нем в затейливых прорезях были вставлены черно-белые пожелтевшие изображения моего прадедушки – крепкого молодцеватого военного, туго перетянутого блестящими ремнями, и моей прабабушки – молодой красивой женщины с суровым неулыбчивым лицом, в разнообразных шелковых платьях и причудливых шляпках. Был еще там и круглощекий ясноглазый младенец, указывая на которого Бабушка с потаенным вздохом говорила: «А вот это я». Кто такой прадедушка и что такое прабабушка, я, конечно, не знала. Да и поверить в то, что этот бутуз может быть моей любимой строгой Бабушкой, тоже было сложно. Но я на всякий случай старательно кивала, ожидая, что какая-нибудь из фотографий заставит Бабушку начать рассказывать. И тогда я услышу какую-нибудь очередную, уже мной наизусть выученную историю. Например, о том, как мой прадедушка из беспризорников попал в летное училище, и как в войну он превратился в героя-летчика, и как летал над какой-то таинственно-сказочной Маньчжурией… От всего этого человек на фотокарточке казался мне еще более нереальным существом – что-то сродни командующему ковром-самолетом Ивану-богатырю с его Василисой, которая, будучи моей прабабушкой, собственными руками шила все эти красивые платья и мастерила свои неповторимые шляпки.

Во втором альбоме – синем – было много длинноногих подростков в коротеньких юбочках и штанах клеш. Бабушка говорила, что это Моя Мама и Тетя в детстве, и я ей верила, хотя в моем сознании вызывающе красивые Мама и Света совершенно не связывались с теми голенастыми и неловкими «журавлятами», которых я созерцала на снимках.

Коричневый альбом был не заполнен и наполовину. Когда его открывали, тут уже в свои права вступала я. Мне доставляло огромное удовольствие, совсем как это делала только что Бабушка, тыкать пальцами в свои изображения и говорить: «Это – я в доме ребенка», «А это мы с тобой, Бабушка, в парке культуры и отдыха», «А это, бабуля, мы с тобой в Гурзуфе». И в этот момент я, ей-богу, представляла, что когда-нибудь так же, как сейчас Бабушка, буду сидеть в кресле, укутавшись пледом, а вокруг меня будут толпиться мои многочисленные внуки. И что так же буду им показывать такие же карточки с торжественно-нарядно-напряженными людьми на них и рассказывать такие же интересные нереальные истории про тех, кого они никогда не знали и в существование которых не сильно верили.