Контур человека: мир под столом

И они, собственно, и не замедлили…

– Стоп! – вдруг скомандовал Терентий и прислушался: – Откуда это?

До нас отчетливо донесся топот многих ног.

Но ответить Терентию никто не успел, ибо из-за угла очередного полуразрушенного, словно развороченного взрывом здания, заваленного, сперва показался… танкист в своей «полной боевой выкладке», за ним – второй, а потом и третий. И прежде чем мы успели что-либо сообразить, первый закричал кому-то:

– Кажись, нашли! Вот она!

И, откуда не возьмись, двор тут же заполнился военными в танковых шлемах. Все они стояли и смотрели на нас. Один из них достал такую же рацию, какая была у того фокусника с влажными глазами, и пробормотал в нее:

– Нашли. Отбой. Возвращайтесь.

Затем снял шлем, вытер потный лоб рукавом и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

– Ты чего бабушку напугала? Тебя отпрашиваться не учили?

– Я… я…

– Она же весь Белый дом на ноги подняла, заполошная… Влетела в ворота, мы ей кричим, сюда, мол, нельзя! А она орет благим матом: ребенок у меня пропал, помогите! Пошли, гулена!

И мы пошли.

Впереди я, как арестант, под конвоем двух потных танкистов с автоматами, сзади – Аким и Терентий с кемарящим Матвеем на плечах. В том дворе, где днем сидели мужички и носились котята, теперь было совершенно пусто, только в ветвях дерева, прикрывшись листвой, по-совиному тараща свои громадные зеленые блюдца, по-прежнему лежал черный кот. На выходе из двора военные деловито размотали длинную цепь, отомкнули и с трудом отвели перекореженные ворота, створкой которых зашибли случайно одного-единственного худосочного крохотного мяуку. Аким нагнулся, зачерпнул его на ходу и сунул мне в руки:

– Твое, законное. Мы же обещали…

Шли молча, медленно, потому что вдруг стало понятно, что, наверное, они меня долго искали и очень устали – уже отчетливо вечерело. Котенок безвольной тряпочкой висел у меня в руках, и в том месте, где он прижимался своим костлявым телом к моему животу, я вдруг почувствовала, что нехорошо подсасывает под ложечкой – то ли от страха, что Бабушка меня накажет, то ли от какой-то невыносимой тоски…

Бабушка стояла у решетки сквера как мел бледная и, видимо, довольно далеко завидев нас, как-то совсем обессиленно обмякла, привалившись спиной к частоколу прутьев.

Мы неторопливо добрели до нее, и один из автоматчиков устало пробормотал:

– Она?

Бабушка молча кивнула.

– Забирайте.

Не выпуская котенка из рук, я шагнула Бабушке навстречу. Она так же молча взяла меня за руку, постояла и вдруг заплакала:

– Спасибо вам, ребята… Спасибо…

– Чем можем… – как-то неловко ответил один из них и повернулся в сторону ворот Белого дома. – Всего доброго!

Второй вдруг нагнулся, чиркнул меня шершавым пальцем по носу и, улыбнувшись, сказал:

– Кота береги, гулена!

И они оба не торопясь, вразвалочку, пошли в сторону танков, а мы с Бабушкой побрели к метро.

Котенок вдруг завозился у меня в руках и отчаянно запищал.

– Бабушка… А кота можно в метро возить?

– Что?

Бабушке явно было не до меня: мертвенная бледность по-прежнему заливала ее лицо, она то и дело останавливалась, тяжело дыша, потом полезла в сумку, достала оттуда какую-то таблетку.

Так мы с ней и ехали – молча. Кот повозился, затих, заснул, угревшись у меня на руках, и подал признаки жизни, только когда недоумевающий Бим поднес к нему свой коричневатый квадратный нос с целью выяснить, что же это за новый такой жилец в нашем доме?

Но мирно закончиться этому дню, видимо, не суждено было Богом.

В Бабушкиной комнате громко рассуждал телевизор – наверное, Зинаида Степановна смотрела очередную серию «телемыла». Бабушка молча поставила сумку, так же ни слова ни говоря, вынула котенка из моих рук и двинулась в ванную. Я по-прежнему стояла посреди коридора, не зная, что теперь надо делать.

– Одним словом, будьте свободными! Это говорю вам я, Анатолий Михайлович Кашпировский, – провозгласил на всю квартиру низкий жесткий мужской голос со странным, непривычным выговором.

Я шагнула в дверь Бабушкиной комнаты и захлебнулась криком.

На полу прямо на стуле, упавшим спинкой назад, видимо, как сидела, так теперь и лежала Зинаида Степановна. Ноги ее были неприлично задраны и странно дрыгались, руки шевелились сами собой, выписывая в воздухе какие-то фигуры, глаза были плотно закрыты, на губах блуждала блаженная улыбка.

На экране телевизора камера неспешно скользила по трибунам огромного стадиона, где тысячи людей, сидя и стоя, в таком же сомнамбулическом сне, так же, как и Зинаида Степановна, махали руками и раскачивались. На самом же футбольном поле, выстроенные в длинную линейку, тоже выводили руками перед собой причудливые вензеля разновозрастные мужчины, женщины и дети. Только вдоль этого гротескного строя шел невысокий черноголовый человек и зачем-то повелительно тыкал каждого указательным пальцем в лоб. И каждый, кого он касался, падал, как подкошенный сноп, на траву.

На мой крик в комнату вихрем ворвалась Бабушка:

– Господи, Зинаида Степановна, что с вами!