Контур человека: мир под столом

Мама вскоре улетела обратно на Север – ее отпуск кончился. Чавкающая промозглая осень – тоже. Пошел мелкий снежок. Потом – крупный. Потом все газоны между площадками в детском саду замело высоченными сугробами. И потому, даже если бы я не боялась Ивана Павловича, на поваленное бревно под сиренью все равно не смогла бы ничего положить. «Ничейный» Мальчик так и не появлялся, а привычка припрятывать в своем шкафчике для него какие-нибудь лакомства осталась. Так, на всякий случай. А вдруг бы, идя в садик или из него, мы с Бабушкой его бы встретили?

Но дни шли за днями, а Мальчик нам все не встречался и не встречался. Часть припасенного традиционно перепадала теперь уже нашему квартирному лохматому жильцу, а что-то, что было ему не по вкусу, приходилось вечером, уже забравшись в свою постельку, потихоньку съедать самой.

Но бывало, мои «запасы» мне очень даже пригождались. Например, однажды свой не съеденный в саду банан я отдала на улице незнакомой девочке, которая, поскользнувшись на льду, расквасила себе нос. Девочка так удивилась, что даже перестала плакать, взяла банан, слабо улыбнулась и спросила: «Это мне? Спасибо!» В другой раз пригодилась припрятанная конфета: как раз именно в тот день мне вдруг страшно надоело, что вся группа дразнит нашего толстого медлительного Павлика, и я на всякий случай стукнула кого-то, кто громче всех орал «Пашка-черепашка!». И еще пригрозила, что и дальше буду стукать любого, кто над ним станет издеваться. Павлик весь покраснел, в глазах у него выступили слезы. Тогда я метнулась к своему шкафчику и принесла ему свою спрятанную «Коровку». Он, как и та незнакомая девочка, с какими-то особенно засветившимися, потеплевшими глазами тихо-тихо сказал мне спасибо. А потом на занятии вдруг сам предложил мне помочь нарисовать машинку – у него это хорошо получалось!

Я отдала просто так апельсин Даше, когда, почистив свой, она обнаружила, что он несколько подсохший внутри. Надюшка однажды откусила в своем яблоке червячка, и тогда я предложила ей свое. Надюшка очень внимательно на меня посмотрела и сказала, что так будет несправедливо: она съест мое, а я останусь без всего. Поэтому она сбегала к нянечке Анне Ивановне, попросила ее разрезать мое яблоко пополам, и мы сжевали каждый по своей половинке.

А Димка – тот вообще меня удивил! Димка, с которым я всегда дралась не на жизнь, а на смерть за то, что он любил мучить мух, в один прекрасный день после полдника вдруг подошел ко мне, протянул конфету и сказал: «Будешь? Я такие не люблю». И наша заносчивая и гордая Даша, которая со мной никогда не играла, тоже. Она как-то потеряла колечко и долго плакала. Я это колечко искала и все же нашла – оно завалилось за батарею в нашей спальне. Даша, конечно, вздернула нос и, скривившись, едва сказала спасибо. Но когда в конце дня за ней пришел папа и спросил, кто же ей помог, Даша, пусть и не глядя в мою сторону, сквозь зубы процедила: «Наша Маша». А через несколько дней на прогулке сама предложила мне покататься на ее новых санках, которым завидовали все наши одногруппники.

Так я стала не только «Бабушкина». Но самое удивительное другое: когда я обо всем этом рассказывала дома, то вдруг сама заметила, что стала говорить: «наш Пашка», «наша Даша», «наш Димка». Как-то само собой получилось, что все они стали моими, а я – их.

А Мальчик… Мальчик больше никогда не приходил.

Рассказ четвертый Как я перестала учить английский язык

– Бабушка, как по-английски будет «дерево»?

– A tree.

– А «птичка»?

– A bird.

– А «цветочек»?

– A flower.

Сандалии мои шлепают по лесной тропинке, взбивая серые облачка пыли: конец мая в этом году сухой и теплый, поэтому мы с Бабушкой гуляем в лесу уже «по-летнему». Мой фиолетовый заяц на палке, позванивая колокольчиком, колесиками уверенно чертит на плохо утоптанной дорожке две четкие параллельные борозды.

– Бабушка-а‐а, – тяну я. – А как будет «тропинка»?

– A path.

– Паф-паф-паф!!! – самозабвенно воплю я, бросаю зайца и бегу по этой самой path, раскинув руки, на поляну, врезаюсь в свежую, тугую, только что поднявшуюся ароматную траву.

Английский язык сопровождал меня везде и повсеместно. Да и как иначе? Ведь всю свою жизнь Бабушка преподавала его в институте.

– Good morning![1] – слышала я по утрам в те выходные дни, когда у Бабушки было особенно хорошее настроение. Это значило, что меня не просто разбудят, а еще посидят возле меня минут пять, потормошат, пощекочут, пошутят, и мы вместе от души похохочем.

– Haw are you?[2] – хмуро приветствовала меня Бабушка, видимо, по инерции, еще не переключившись со своих лекций, торпедой врываясь на второй этаж нашей группы забирать меня из сада чуть не самой последней.

– Bye-bye![3] – махала она мне рукой, стремительно скатываясь с этой же лестницы по утрам.