Контур

Вечером, когда солнце уже не стояло над головой, воздух приобрел такую вязкость, что время будто остановилось, и лабиринт города, не разделенного на части игрой света и тени и не продуваемого дневными ветрами, словно застыл внутри сна, в необычайно густом и бледном мареве. В какой-то момент стемнело, но в остальном с наступлением вечера на удивление мало что менялось: не становилось ни прохладнее, ни тише, ни малолюднее; гул голосов и смеха по-прежнему лился со светлых террас ресторанов, машины проносились мимо, как гудящая река огней, дети катались на велосипедах по тротуарам под фонарями цвета желчи. Несмотря на темноту, день не кончался, голуби всё так же дрались на залитых неоновым светом площадях, киоски на углах улиц не закрывались, в воздухе рядом с пекарнями всё еще стоял запах булочек. В ресторане, где мы встречались с Панайотисом, за угловым столиком сидел одинокий толстый мужчина в твидовом костюме и аккуратно резал розовую дольку арбуза ножом и вилкой, а затем отправлял кусочки в рот. Я ждала, разглядывая темные панели со вставками граненого стекла на стенах, в которых многократно отражалось море пустых столиков и стульев. Это не самое популярное место, признал явившийся Панайотис; Ангелики, которая вот-вот к нам присоединится, точно будет недовольна, но, по крайней мере, тут можно спокойно поговорить и не помешает никто из знакомых. Наверное, я не разделяю его чувств, — он искренне надеется, что не разделяю, — но ему больше не интересно выходить в свет; люди всё чаще и чаще вызывают у него недоумение. Интересные личности — как острова, сказал он: на них не наткнешься на улице или на вечеринке, нужно знать, где их искать, и договариваться о встрече.

Он попросил меня встать, чтобы мы могли обняться, и, когда я вышла из-за стола, пристально посмотрел мне в глаза. Он пытается вспомнить, сказал он, сколько прошло времени с нашей последней встречи — а я, случайно, не помню? Уже больше трех лет, сказала я, и он кивнул. Мы тогда обедали в ресторане в Эрлс-Корт, в довольно жаркий по английским меркам день, и почему-то с нами были мой муж и дети. Мы ехали куда-то и по пути решили встретиться с Панайотисом, приехавшим в Лондон на книжную ярмарку. После того обеда у меня появилось такое чувство, сказал он, будто вся моя жизнь — сплошная неудача. Ты казалась мне такой счастливой со своей семьей, такой цельной — просто образец того, как всё должно быть.

Обняв Панайотиса, я ощутила, какой он легкий и хрупкий. На нем была поношенная лиловая рубашка и джинсы, висевшие мешком. Он отступил и снова внимательно на меня посмотрел. В его лице было что-то мультяшное: все черты утрированы, щеки очень впалые, лоб очень высокий, брови словно два восклицательных знака, волосы торчат во все стороны — возникает любопытное чувство, что ты смотришь не на самого Панайотиса, а на его карикатурный портрет. Даже в расслабленном состоянии у него такое выражение, словно ему только что сообщили поразительное известие или он открыл дверь и увидел что-то неожиданное. Его вечно удивленные глаза очень подвижны и часто вытаращиваются так сильно, словно в один прекрасный день и вовсе выскочат из орбит в изумлении от того, что им довелось созерцать.