Контуры нового мира

И сторож повёл нас в обход очередного флигеля к двери, обитой железными полосами. В подвале, куда мы спустились, было темно, воняло сырой плесенью и нечистотами. Свет проникал только через маленькие окошки высоко под потолком. Перед нами был длинный коридор, по сторонам которого имелись крепкие двери со смотровыми окошками. По коридору навстречу нам спешили звереватого вида мужик и мужиковатая баба, оба в униформе Воспитательного дома.

- Хто такие, хто дозволил? - издалека закричал мужик - Посторонним, в исправительные палаты, входить категорически немочно!

- А ну-ка представься! Не видишь, кто перед тобой? - грозно прикрикнул на мужика офицер выходя вперёд.

- А. Это. Остап Непейня я, надзиратель исправительных палат. Виноват, Ваше императорское величество, не признал в темноте.

- А вы, сударыня, представиться не желаете?

- Галина Непейня я. Надзирательница, стало быть, исправительных палат. - хрипловатым голосом доложила баба.

- Покажите, кто содержится у вас в палатах.

Надзиратель пошел вдоль дверей, и открыл четыре из них.

- Тут, стало быть, две воспитанницы. Норму не выполняли, их сюда, стало быть, и определили на три дня.

К камере у узких лежанок, присыпанных гнилой соломой, стояли две девочки лет двенадцати. Худые, с лицами нездорового серого цвета, с ввалившимися глазами. Одеты в какую-то рвань, сквозь которую видны грязные тела.

- Немедленно проводите их в лазарет! И распорядитесь, чтобы их помыли. - приказал я - Девочек необходимо лечить и усиленно кормить.

Неожиданно девочки рухнули на колени:

- Не надо нас в лазарет, добрый господин! Там нас заколют и залечат!

Я оторопел. В советские времена попадание в лазарет гарантировало чистоту, уход, довольно вкусную кормёжку и выздоровление, а тут... Разберёмся.

- Хорошо, девочки, не бойтесь. Сейчас вас проводят на ваши места, переоденут и хорошо накормят.

Во второй камере сидело с десяток мальчиков и девочек от семи до десяти лет. Все мелкие, все заморенные, все в опломбированных ошейниках.

- Что это? - ахнула Ирина Георгиевна.

- Это, стало быть, дети, которых вскорости должны отдать на воспитание мужикам. Хрестьянам али мещанам.

- Но для чего им ошейники?

- Дак, за ихнее воспитание хозяину положено четыре рубля в месяц, деньги немалые. Это чтобы мужики польстились и брали на воспитание. Тока мальцы от побоев и бескормицы, бывает, мрут. Хозяева ихние люди хытрые, чтобы снова деньги получить, приводят показать свово либо соседского дитёнка, взамен помершего. Чтобы не было такого обману, придумали делать ошейники с пломбами. Пломбы, вроде как невозможно снять. Хотя всяко быват-т, оно канешно. Есть, стало быть, умельцы, что и ошейники переодевают, не нарушив пломбы.

- 'Tene me ne fugiam' - только и осталось сказать мне.

- Вы что-то сказали, Пётр Николаевич? - оглянулась Ирина Георгиевна.

- Я сказал: Такова была надпись на рабских ошейниках в Риме. Посмотрите их волосы, Ирина Георгиевна, если не брезгаете. Наверное, все дети вшивы.

Ирина Георгиевна шагнула к ближайшему малышу и стала осматривать его волосы, перекладывая прядь за прядью.

- Действительно, на голове вши. Мальчик, сними, пожалуйста, свою рубашку.

Ребенок, испуганно глядя на Ирину Георгиевну, через голову стянул верхнюю рубашку, оставшись в нательной.

- В швах имеются насекомые и их яйца.

- Пойдёмте дальше.

В следующей камере сидел один мальчик лет тринадцати-пятнадцати. Точнее не скажешь, так как он грязен, оборван, избит. Но при этом смотрит смело, зло. Глаза умные, лицо решительное.

- За что ты здесь? - спрашиваю у мальчика.

- Сестру хотел отсюда спасти. - после короткого молчания неохотно проговорил он.

- Здесь так плохо?

- Заболела она, кашлять стала. Не удалось, не спас. Теперь ей одна дорога, в лазарет, а там залечат насмерть.

- Позволь, но в лазарете лечат! - возражаю я.

- Вас, господин хороший, может и вылечат. А нас - залечат. Мето́ды проверяют на нас, прежде чем господ лечить.

- Что с тобой будет, как думаешь?

- А чего думать, когда всё известно наперёд. Для начала исколют да исцарапают, чтобы оспенными нарывами покрылся, а потом, когда нарывы сковырнут, подлечат. А опосля и зарежут. Стюденты на нас практикуют, известное дело.

- Пётр Николаевич, скажите, что это неправда! - в голосе Ирины Георгиевны ужас и отчаяние.

- Это правда, Ирина Георгиевна. Такова общеевропейская практика. - жёстко отвечаю я.

- Необходимо отказаться от такой бесчеловечной практики!

- Согласен. Именно поэтому мы здесь. Пойдёмте дальше, Ирина Георгиевна.

- Секунду, Пётр Николаевич!

Ирина Георгиевна поворачивается к офицеру охраны:

- Немедленно сопроводите мальчика в Николаевский дворец и поручите попечению опытной няни.

- Я никуда не поеду. - вдруг решительно говорит мальчик.

А ведь какой молодец! Мужчина! Смотрит хмуро и решительно, явно готов к безнадёжному бою. 'Зверок! Волчонок!' уважительно шепчет из-за спины надзиратель.

- Почему не поедешь? - спрашиваю у мальчика - Из-за сестры? Но мы твою сестру тоже забираем. Поедешь?

- Вы её не убьёте?

- Нет. Никакого вреда ни твоей сестре, ни тебе мы не принесём. Клянусь! - говорит Ирина Георгиевна.

- Тогда согласен.