КОНУНГ

Когда на шестую весну корабли Олафа вернулись к Бьеорк–горе, до обитателей фьорда уже дошли слухи о том, как закончили свои жизни ярлы Орм и Хрольн Красноглазый. Греки сожгли своим огнем их драконы. Орм, подхватив свои сундуки, бросился в море, и следом за ним бросилось много его людей. Хрольна, всего израненного, греки повесили затем в Миклагарде, перед этим раздробив ему все кости. Остальным, из тех, кого удалось взять им в плен, отрубили головы. Остался в живых только счастливчик Снуги Лосось; его одного отпустили, чтобы он обо всем рассказал, вернувшись к своим. А чтобы неповадно больше было самому ему ходить в южные моря, Снуги отрубили правую руку. С тех пор прозвали этого ярла Левшой. Забегая вперед, нужно сказать, что впоследствии, собрав с собой бойцов, Снуги Левша пришел на трех кораблях в Италию и взял там большую добычу. Сделался он после всего этого самым беспощадным викингом среди прочих, а уж силач был такой, что никто не отваживался сунуться под его единственную руку, — мог он ударом кулака убить человека и в битве был весьма опасен. Он был самый известный однорукий человек в Норвегии.

Что же касается Бранда и Торнира, то они при возвращении рассорились друг с другом из–за добычи и сделались заклятыми врагами. У Скади–фьорда вода бурлила от крови, когда мечами и секирами решили они завершить свою прежнюю дружбу. Многие воины Торнира погибли, сам он утонул в бою. Сын его, Бедмонд, после того как увидел гибель отца, бросился рубить канаты и спасся, уведя свой корабль, — таким образом, все досталось Мучной Бороде.

Как бы там ни было, без всяких неприятностей возвратился только ярл Олаф, еще раз оправдав свое прозвище, и с ним вернулись почти все его люди. Встречавшие обратили внимание на возмужавшего Рюрика. Многие из бондов не узнали при встрече в крепком и рослом воине прежнего мальчишку. Что касается этого честолюбивого и своенравного юнца, то он не забыл об одном деле, которое он по возвращении непременно должен был закончить.

На следующий день после прибытия драконов к Астрид прибежал немой Скегги и схватил ее за рукав. Астрид, заподозрив неладное, воскликнула: «Неужели мой сынок взялся за старое? Беда Сварду!» Прежде неторопливая, она поспешила за ним, и, как оказалось, вовремя. Рюрик подстерег кузнеца на глинистой тропинке перед кузней и толкнул его — Свард поскользнулся, так как прошел дождь. Посох и щипцы ему на этот раз не помогли. Сварду было не до шуток, хотя он и не терял достоинства. Астрид вовремя окликнула сына. В ее голосе прозвенело столько гнева, что даже распоясавшийся во время похода и неостановимый в своем буйстве Рюрик вынужден был послушаться. Мать выговорила ему все, что она думает о его сумасбродстве и между прочим сказала в сердцах:

— Следует тебя хорошенько взнуздать, иначе не кончится все это добром! Хомрад–то прав: что толку Бьеорк–фьорду от бешеного бычка. Если не возьмешь себя в руки, с тобою будет одна морока и закончишь ты плохо!

Рюрик не решился на этот раз перечить матушке. Нехотя он поклялся никогда больше не нападать на кузнеца. Мать заставила его помириться со Свардом. Рюрик дал согласие, но сказал при этом:

- Пусть теперь он прикусит свой язык, а мечом его я весьма доволен.

И только тогда помог кузнецу подняться, потому что тот обессилел, и, пока разговаривали сын с матерью, лежал, весь вымазавшись в глине. Свард, поднявшись, сказал Астрид:

- Теперь меч должен обрести свое имя.

Он сделался очень серьезным, забрал у Рюрика меч и скрылся с ним в кузне. Немой Скегги, увидев, что все так закончилось, приплясывал и мычал от радости. Через день все с тем же немым Свард прислал меч обратно. Возле рукояти он выбил руны. Тот Рюриков меч с той поры стал считаться заговоренным и был назван Бураном Одина.