Конунг. Человек с далеких островов

Это единственное, в чем мы были несогласны, и единственное, что причинило нам боль. В тот день между нами не было дружеского расположения. Для меня правда незыблема, но он, конунг, мог и ложь превращать в незыблемую правду. Именно это, — а для меня это одна из загадок, которые мне загадал Господь Бог, — и было основой того, что всю жизнь до самой смерти он был моим другом.

Когда йомфру Кристин, молоденькая, всего шестнадцати зим, еще ребенок, но уже и женщина, ушла от меня сегодня вечером, я знал, что мое обещание было продиктовано желанием встретиться с ее покойным отцом где-то в глубинах моего мрачного сердца. Это будет борьба между мной и моим другом конунгом, борьба без пощады и снисхождения. Я уверен, что моим спутникам и мне на нашем пути из Осло в Бьёргюн придется провести в Рафнаберге еще много тяжелых ночей. А потому я хочу использовать это время для того, чтобы рассказать сагу, которую не смог написать. Сначала продумать ее наедине над кубком, когда-то подаренным мне конунгом, я буду осторожно прикладываться к этому кубку и строго следить за тем, чтобы мех с вином, висящий под потолком, не пустел слишком быстро. А потом снова позову йомфру Кристин, дочь конунга, и скажу ей:

— Вот правда о твоем отце.

Хватит ли у нее сил вынести эту правду? Да, потому что она дочь Сверрира.

Я знаю, что в моем повествовании не будет пустой недоговоренности, какая есть в саге аббата Карла, вот кто был мастер напыщенно излагать ложь. Но я верю, что в моем рассказе о жизни конунга — если когда-нибудь Всемогущий позволит мне записать то, чего я втайне жажду и на что страстно надеюсь, — будет нечто от той красоты, которой, по словам монаха Бернарда из Тунсберга, отличаются песни и сказания его родины. Бернард приобрел ученость в школе в Премонтре, ему известны книги и нынешних и давно забытых времен. Он рассказывал мне о них, и это были лучшие минуты в моей жизни.

Я снова подхожу к волоковому оконцу и смотрю на белые звезды над Рафнабергом. И снова вижу там его лицо, исполненное жестокой силы, присущей конунгам, и нежности, на какую только способно сердце человека.

***

Не знаю, ненавидит ли меня йомфру Кристин, но чувство справедливости, которое я постоянно ношу в сердце, заставляет меня признать, что у нее есть для этого основания. Думаю также, что где-то в ее юной мятущейся душе прячется глубокое уважение, даже нежность ко мне и всему, что я могу назвать своим. Ведь я был близким другом ее отца. В ее сердце я должен быть слиться с его образом, с образом конунга. Сейчас он на небесах у Господа Бога среди всех спасенных душ, а я, неспасенный, еще хожу по земле. И я, неспасенный и безвестный, единственный из всех, кто знает правду и имеет силу ее рассказать. Ни один мужчина еще не входил в опочивальню йомфру Кристин, и какое-то время она еще будет выходить оттуда не женщиной, но ребенком.

Ее мать, королева Маргрет, ненавидит меня, я знаю это, и у нее есть для этого основания. Королева Маргрет, дочь шведского конунга Эйрика, супруга Сверрира, женщина озлобленная и капризная, всегда была недовольна, что у меня с ее мужем такая близкая дружба. Когда конунг умер, она забрала дочь и на трех кораблях отправилась вдоль берега. Она хотела вернуться в Швецию и там выдать свою дочь замуж. К тому же она опасалась, что здесь ее жизнь и свобода могут подвергнуться опасности. Конунг Хакон, сын Сверрира и Астрид с Фарерских островов, не из тех, кто станет кланяться супруге своего отца. Но в Осло мы их догнали.

Королева, наверное, прознала, что несколько наших военных кораблей поджидают ее у Конунгахеллы, поэтому она зашла во фьорд и дальше собиралась ехать по суше. Но в Осло мы захватили то, что было целью нашей поездки. Я, священник, участник многих битв, вел один корабль, Свиной Стефан — другой. Мы напали на них рано утром, на йомфру Кристин и ее служанку йомфру Лив. Это было похищение. Королева прибежала на крик дочери, она стояла на берегу растрепанная, потерявшая былое величие, и осыпала нас проклятиями, она была некрасива и вместе с тем пугающе прекрасна в своем безграничном отчаянии. Наши корабли медленно вышли из фьорда.

Я не знал тогда, не знаю и теперь, была ли йомфру Кристин моей пленницей или я ее пленником. Но знал, что исполнял волю конунга, когда бросился вслед за его дочерью, чтобы вернуть ее обратно. Я ощущал в себе его волю. Он любил дочь, может быть, он любил и Маргрет, на эту тему мы с ним никогда не говорили. Как бы там ни было, он горячо и беззаветно любил свою дочь Кристин, и любовь эта была, наверное, не меньше, чем его любовь к власти. Конунг подавлял каждого, кто не разделял с ним его желаний.