Координата поврежденности

– Можешь остаться и без разговоров о бывших. Я только за. – Мин лег на бок рядом с Лайтом, подпирая ладонью голову, а второй рукой провел по его шее, оставляя за ней след из возникших мурашек.

– Мне уже есть, где жить.

– Теперь у тебя другая причина остаться.

– И какая же?

– Здесь живет твой парень.

– Ты невыносимый.

Но слова почему-то противоречили действиям. Мина поцеловали первым. Скорый и убаюкивающий поцелуй. Отвергающий эфемерность происходящего.

– Почему ты ответил на поцелуй? Почему согласился?

Все это время именно Мин раз за разом подступался к парню. Лайт никогда четко не говорил о том, что чувствует к нему.

– Я устал.

– Не самый обнадеживающий ответ.

– Устал сопротивляться тебе и бороться с собой. Ты не понимаешь, какое ты большое искушение для меня. – Такой ответ стал неожиданностью. Мин был уверен, что Лайт отвергал его без труда. – Ты, должно быть, слышал это много раз, но самый простой ответ на твой вопрос – ты нравишься мне. А может и больше. В последний раз я испытывал подобное так давно, что теперь сложно разобрать степень и оттенки своих чувств. Но все они направлены на тебя.

В мире придумано достаточно букв для того, чтобы собирать из них самые абсурдные слова и глупые предложения. Самые прекрасные тоже.

– Ты почти заставил меня потерять веру в свои чары.

– А ты – веру в мое хладнокровие.

– У тебя есть повод для сомнений, как и у меня. Вот это между нами, – Мин руками очертил их собственную орбиту, – нелегко и зыбко. Ну и что с того? Поговорим о том, что нас беспокоит, и исправим это. Сами решим, как все будет.

Они могли бы делать это. Создавать, исследовать, выстраивать бесконечные лестницы, ломающие потолки и идущие только вверх. Стать искомым катарсисом друг друга. Совершенным величием несочетаемого.

– Предлагаю первым пунктом – сделать наши отношения честными.

Они оба находились в середине своих двадцати. Уже не гормонально-неустойчивые подростки, видящие мир сквозь розовые очки. Но и не полноценные взрослые с минувшим лучшим и утраченной надеждой. Их преимущество состояло в знаниях, полученных из собственного опыта или посредством наблюдения за другими, однако их было не настолько много, чтобы пошатнуть уверенность. Уверенность в том, что величайшее несчастье – быть счастливым в прошлом.

– А ты еще меня называл напористым, – фыркнул Лайт, хотя тому понравились его слова. Мин видел это по мягкости улыбки, туману в глазах и искрах от прикосновений. – Ладно, ты согласен встречаться с парнем, но согласятся ли с этим другие?

– Меня мало волнует интерес других к моему выбору.

– Твой отец…

– …будет в ярости, вероятнее всего, – спокойно закончил Мин за Лайта. – Не впервые, поверь.

– Дело не только в том, что он помог мне с практикой и жильем, а я теперь собираюсь встречаться с его сыном. А в том, что Кхун Равит – мой врач. Ему лучше всех известно о моем состоянии. И он не захочет, чтобы ты ввязывался в это.

– Я сам не хотел ввязываться, и ты этого не хотел. Пусть отец не захочет тоже. Тем не менее все уже случилось. Я сам предложил быть честными, поэтому солгу, если скажу, что меня не волнует твое состояние. Ты был прав, с этим ничего не поделать. Но медицина очень быстро развилась за последнее время, мне ли не знать. Сейчас пытаются лечить даже рак. Неужели вытащить из головы какой-то осколок сложнее?

– Это ведь даже не болезнь, а весьма неудачное последствие моей глупости и неосторожности.

– Я чемпион в номинации «Худшие последствия собственных глупостей», поэтому ты должен слушать меня. Сам говорил – тебя уверяли, что ты можешь жить нормальной жизнью. Отец честен с пациентами, и его коллеги придерживаются такой же политики.

– Иногда я забываю об этом. – Лайт по-прежнему лежал рядом, но мысленно куда-то ускользал. – На целую неделю или даже месяц. Кажусь себе прежним, свободным делать что хочу. А потом просыпаюсь от кошмара, где машина снова переворачивается, голову насквозь пронзает, подруга зовет на помощь, а я могу лишь медленно умирать.

– И меня иногда мучают кошмары, – признался Мин.

В такие ночи его знобило, и он обнимал себя за плечи, устремив взгляд в окно, будто это был единственный выход выпутаться из тьмы непрекращающихся навязчивых воспоминаний и оказаться ближе к свету. И ждал, потому что знал – рассвет обязательно наступит. Даже если весь мир рухнет.

– О том, что произошло с твоей мамой?

– У меня тоже в голове сидит монстр, который душит и мешает жить. Иногда он приходит в виде панических атак и кошмаров, иногда – в виде страха больниц и крови, а иногда – в желании никого никогда не любить. Но чаще всего – в презрении к самому себе. И в нескончаемой обиде на отца. Я давно сломался.

– Ты не сломан, ты – поврежден. Это не одно и то же. Сломанное не всегда можно починить, а вот поврежденное куда проще. Нужно лишь найти источник нарушений и устранить его.

– Говоришь как истинный доктор. До отвратительного похоже на моего отца. – Мина так и подмывало засмеяться над иронией своего положения.

– Тогда соблазнять меня было не лучшей идеей.