Копатели. Энергия Завета

– Да, бывает. Эх, язык, что ли, подучить?

– А нахрена? Ну, вот этот китаец – видишь, образованный. По-немецки говорит.

– Ну, говорит, что плохого?

– Да то, что ни хрена это ему не помогло, понял?

Патруль опять уставился в телевизор, завороженный фигурой ведущей, которая, словно читая их мысли, в очередной раз поменяла позу.

– Ну, значится так. – Старлей посмотрел на бумажку, которую он заполнял, и, вполне удовлетворенный своим произведением, начал зачитывать: «Гражданин Минг Ли, уроженец города Аугсбург, немецкоподданый…». Тут он хмыкнул, посмотрев на Минга: «Находясь в половине двенадцатого ночи на улице Остоженка в нетрезвом состоянии, вел себя вызывающе, нецензурно выражался, на замечания сотрудников милиции не реагировал».

– Нихт выражался! – возмутился Фугер. – Минг не говорить по-русски!

– А на каком языке говорит Минг? – спокойно поинтересовался старлей.

– На немецком и английском!

– Хорошо! – Старлей критично осмотрел протокол, нашел пустое место и стал сосредоточенно, маленькими буковками, чтобы влезло, дописывать: «Нецензурно выражался на двух языках».

Фугер пытался возмущенно вскочить, но Иван Петрович остановил его.

Старлей дочитал протокол, дал его подписать Мингу, который неохотно сделал это, предварительно дождавшись кивка согласия от Ивана Петровича.

– Штраф вам придет по почте. Всего доброго. – Довольный проделанной работой, старлей встал из-за стола. – Вот, Федор вас проводит.

Усатый Федор кивнул и пригласил следовать за ним. Иван Петрович шел за Федором, за ним – Фугер с Мингом. Минг что-то говорил по-немецки, явно оправдываясь. В темном коридоре отделения раздавались размеренные гулкие удары.

– А это у вас что такое? – поинтересовался Иван Петрович у Федора.

– Да так, два лба каких-то. Набухались в сисю, казино разнесли. Сейчас малёк протрезвеют, отпустим. Если они, конечно, за свой шухер перед казино рассчитаются.

– А чем это он так? – спросил детектив, прислушиваясь к звукам.

– Да головой. Мозгов-то нет, вот и долбит, как дятел.

– Слышь, ты, дятел, кончай долбить. Задолбал уже! – Лёлек ходил по камере у маленького зарешеченного окошка.

Болек отвернулся от железной двери со следами грубых сварных швов и налитыми кровью глазами посмотрел на Лёлека:

– Я же тебе говорил: «Красное!»

– Да не буксуй ты! – Лёлек ходил из угла в угол. Голова болела ужасно. Каждый удар Болека отдавался в ней резкой вспышкой разрушающей мозг боли. – Сейчас выйдем, найдем того придурка на «Эво», отберем цацку, получим бабосы и все будет чики-пуки!

– Я же тебе говорил: «Красное!».

– Да забей ты. Поздняк метаться. Ты лучше думай, что мы Иванычу скажем, наверняка уже ищет нас.

Он отвернулся к двери и камера опять наполнилась размеренным гулом. Сложно было понять, гудит это так гулко стальная дверь, или это эхо раздается в большой коротко стриженой голове Болека.

В ящике стола дежурного переливисто запиликал звонок. Дежурный открыл ящик и уставился на источник звука. Это был отобранный при задержании телефон одного из громил, разнесших казино. «Иваныч» – светилось на дисплее имя вызывающего абонента. Дежурный пожал плечами и нажал «отбой». Потом еще подумал немного, глядя на телефон и выключил его совсем. По маленькому старому телевизору начинались утренние новости.

Ресторан «Сударь» на Кутузовском проспекте, там, где трасса выскакивает из плотных объятий пробок Третьего Транспортного Кольца, имел очень привлекательную особенность: во дворе ресторана располагались кабинки на 4–5 человек, построенные в виде огромных заварочных чайников. В этих чайниках было удобно проводить небольшие переговоры и встречи, благо, обособленность от шумящего весельем народа позволяла в тишине и комфорте спокойно обсудить наболевшие проблемы.

Именно в одной из таких кабинок и сидел понурый Макс, наблюдая, как два его партнера-дистрибутора поглощают огромными глотками холодное немецкое пиво. Это зрелище было настолько захватывающим, что у него невольно сжимались зубы, и рот, под воздействием импульсов не до конца оправившегося мозга, делал судорожные глотательные движения.

Проснувшись в четыре часа дня, Макс обнаружил свое состояние как вполне удовлетворительное. Однако чувство вины и угрызений совести, присущее каждому, находящемуся в похмельной болезни, не отпускало его ни на секунду. Валентина уже ушла. В доме царил идеальный порядок, его костюм висел на вешалке на спинке стула, рубашка была поглажена, ему не стоило большого труда умыться, щедро опрыскаться любим одеколоном, одеться и погрузиться в машину, чтобы выдвинуться на встречу, которую он не мог пропустить.