Копатели. Энергия Завета

– Лишь только чувство разочарованья… – поэзия лилась из среднего отсека, протяжно, с подвыванием.

– На-ачальник, ну неужели ты такую красавицу в клетке держать будешь? – подвыпившая путана пыталась просунуть сквозь прутья камеры затянутую в ажурные чулки ножку.

Перекинувшись парой фраз с дежурным отделения, Иван Петрович убедился, что тот, кого они ищут, в данном зоопарке отсутствует. Он собрался уходить, но Фугер с ужасом и восторгом продолжал наблюдать этот адский карнавал, не реагируя на его призывы.

Неожиданно в одной из клеток началась возня. Послышались крики, нецензурная брань, удары.

– Убивают! – раздавался из отсека пьяный вопль.

– Заткнись, крыса, – вторил ему могучий бас.

– АААА!

Проходящий мимо сержант привычным жестом достал из чехла газовый баллончик и отработанным движением, отвернув лицо и прикрыв ладошкой глаза, выпустил в камеру добрую половину его содержимого.

Теперь уже завопила вся камера, а еще через несколько секунд к ней присоединились все соседи. Сержант не стал дожидаться результата, для него, похоже, проведение этой экзекуции было делом обычным и вполне обыденным. Ударив резиновой дубинкой по чьим-то рукам, сжимающим толстые прутья ограды, он вышел из зоны поражения своего же оружия и скрылся в аквариуме дежурной части.

В глазах сильно защипало и Фугер с детективом выбежали на улицу.

– Это… Это… – не мог надышаться свежим утренним воздухом магистр. – Это так всегда?

– Нет, – спокойно ответил Иван Петрович. – Сегодня еще спокойно. Четверг потому что. Все работают. Вот завтра реально весело будет.

– Завтра?

– НУ, точнее, уже сегодня вечером. Пятница.

– Пятница? – повторил негромко, почти про себя, Фугер. Знакомое слово из университетского учебника приобретало для него новый, зловещий смысл.

– Пятница, – согласился детектив. – Пятница – это жопа.

Все-таки, насколько русский язык богат разнообразными оттенками, подумал Фугер. Обычное слово со странички банального календаря в устах бывшего милиционера приобретало настолько глубокое и угрожающее звучание, насколько веселым и многообещающим, должно быть, звучит оно для какого-нибудь беззаботного студента или вездесущего московского «менеджера».

С этими новыми познаниями они поехали в следующее отделение. Там им предъявили для опознания двух тощих и избитых китайцев, лопочущих что-то на своем пискло-тявкающем языке. Минга среди них не было.

И вот сейчас они подъезжали уже к третьему по счёту отделению. Вывернув из сонма переулков, они проползли по стоящей уже в это время Тверской, свернули на Охотный Ряд и оттуда на узкую, одностороннюю Маросейку.

– Мне дежурный сказал, рейд на том участке планировался. Наркоманы, дилеры, нелегалы.

Когда они подъехали к отделению, из его дверей в серый автобус с заваренными железными листами окнами тянулся нестройный ручеек из забитых, сутулых и оборванных людей. За этой картиной, покуривая, наблюдал стопятидесятикиллограмовый усатый милиционер.

– Здорово, дружище, – подошел к нему Иван Петрович.

– Ну и тебе – не болеть, – буркнул мент, не отрывая взгляда от людского ручейка.

– Слушай, мы тут китайчонка одного потеряли.

– Китайчонка? – мент усмехнулся в усы – Вон, целый автобус китайчат твоих. Выбирай любого.

– Да ты не понял. Понимаешь, он хоть как китаец выглядит, но при этом немец.

– Немец? Какой же он немец, если он китайчонок?

В этот момент из автобуса раздался сдавленный крик. Усатый страж дернулся, было, на звуки беспорядка, но его опередил Фугер.

– Минг! – кричал он. – Это Минг Ли.

– Да они все тут Ли, через одного, – выругался мент и скрылся в автобусе.

Вышел он оттуда, держа за воротник костюма Минга с огромным синяком под глазом и радостно улыбающегося.

– Этот, что ли?

– Этот, этот, – закивал Иван Петрович.

Минг что-то пытался говорить на немецком, обращаясь к Фугеру, но тычок под мягкое место со стороны охранника заставил его замолчать.

– Ну, идите в дежурку, оформляйте своего немца.

Троица скрылась в темноте отделения. Там Иван Петрович недолго переговорил с дежурным, Фугеру даже показалось, что он видел, как небольшая голубоватая бумажка скользнула из руки детектива в руку милиционера. В любом случае, согласие было найдено, и они сели оформлять какой-то документ. По маленькому, советских времен, телевизору шла утренняя программа с блондинкой-ведущей. Трое свободных от дел патрульных загипнотизировано сидели, уставившись в экран.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, – спрашивал дежурный, и Минг, с помощью Фугера в качестве переводчика, послушно диктовал свои данные.

Краем уха Иван Петрович слушал разговор милиционеров, отвлекшихся от телеведущей и обсуждавших сидевшего рядом Минга.

– У Третьяковки его приняли, приличный вроде такой. Подошли, а он без паспорта. Талдычит что-то.

– А вы что?

– А мы что. Мы его под руки – и в машину.

– А он?

– А он кричит «Дойче консул! Дойче консул!» – Консула, типа, звал.

– А ты?

– А я ему говорю: «Какой ты, в жопу, дойче. Какой тебе, нахрен, консул? Ты на рожу-то свою посмотри, дойче!»

– Ну, и что дальше?

– Да ничего. Вон, сидит, пишет, сучонок. Действительно «дойче» оказался.