Читаем Копье Нептуна. Арабская весна. Первая и вторая книги (СИ) полностью

Копье Нептуна. Арабская весна. Первая и вторая книги (СИ)

— Благодарю. Останьтесь пока здесь — генерал встал с дивана, начал прохаживаться по ковру, как бы и не обращая внимания на едва живого муллу — так вот, как я уже говорил, мое имя Шахбаз Джалим, я генерал-полковник пакистанских вооруженных сил, начальник пакистанской военной разведки в отставке. Не далее как вчера, секретным указом Его Величества мне был присвоено звание гвардии генерал-полковника Королевских вооруженных сил и пожалована должность главы местного Мухабаррата. На этой должности — я намерен исправить ошибки предшественников и призвать к порядку распоясавшихся подданных Его Величества. И начать я решил с вас. Сегодня я лично убедился в том, что ваши действия как главы Комитета по распространению благодетели и предупреждению порока контрпродуктивны, если не сказать, преступны и играют скорее на руку нашим врагам. Поэтому, с сегодняшнего дня все приговоры шариатского суда — подлежат утверждению мною или майором Парвазом, с которым вы уже знакомы. Если вы посмеете привести в исполнение хотя бы один приговор, который не будет утвержден одним из нас — вас подвергнут такому же наказанию, какое было предписано в подобном приговоре. Я так же предписываю вам немедленно освободить ту девушку, в телесным наказании которой вы сегодня с таким рвением участвовали, и вернуть ее семье. То, что я сегодня увидел — играет на руку нашим врагам, такому не место в джихаде, о котором вы сегодня лицемерно говорили.

— Что ты знаешь о джихаде, чужестранец… — злобно прошипел мулла, стараясь справиться с болью и отползти от блевотины.

Майор хотел ударить муллу ногой — но генерал жестом остановил его.

— Что я знаю о джихаде, несчастный? Скорее я должен спросить, что знаешь о джихаде ты, тупая, негодная скотина. И как ты смеешь рассуждать о Джихаде, сам страдая лицемерием и трусостью. В четыреста втором [59]я убил своего первого неверного, это был советский солдат, и сам я едва не погиб. Я сражался на пути Аллаха с советской армией, проливал кровь и не раз был на волосок от смерти. В шестнадцатом году — я стоял у истоков Талибана. Это я стоял рядом с величайшим из воинов, муллой Мохаммедом Омаром, когда тот карал неверных — в то время как ты жрал здесь, попивал харам из бокала и трахал вьючных животных. Это я спасал кого мог из воинов Аллаха в двадцать втором, когда неверные напали на нас в Афганистане при вашем молчании. Разве не сказано: С тем, кто выйдет на пути Аллаха не сравнится даже тот, кто делает зикр круглые сутки, многократно поминая Аллаха! Что сделал для Джихада ты, несчастный извращенец? Ты карал молодую женщину плетью на площади, и думал, что это мерзкое деяние в глазах Аллаха сравнится с шахадами, какие принимают сейчас мученики за веру в Афганистане, Пакистане, Ираке и других местах, куда достойные воины устремляются со всех концов Земли, почувствовав запах Джанната и вожделея шахады. Воистину ты — из заблудших!

— Мы должны… наказывать наших женщин… по законам наших предков… чтобы они знали свое место.

— Вот идиот — презрительно бросил генерал — разве не сказано: а если они будут призывать друг друга своими предками, то бейте их мечом по шее, пока они не будут призывать друг друга Единым Аллахом. Вероятно, ты никогда не познал радость близости ни с одной нормальной женщиной, и потому — наказываешь их плетью, чтобы удовлетворить свои богомерзкие наклонности, прикрываясь словами из Книги.

Генерал Джалим сплюнул на ковер.

— Если хочешь знать, скотоложец — продолжил генерал — сегодня, своим гнусным представлением перед камерами журналистов, ты нанес делу Джихада больший ущерб, чем целая дивизия кяффиров. Из-за таких как ты — миллионы и миллионы молодых мусульман разочаровываются в вере и попадают в сети неверных! Это молодые мужчины, и женщина, которую ты сегодня порол не вызывает у них ничего кроме вожделения, а ты и твое мракобесие у них не вызывает ничего кроме отвращения. Мы должны воевать за души и сердца молодых людей, обещая им справедливость а не запрет посмотреть на лицо молодой прекрасной женщины. Мы должны воевать и за души молодых мусульман, живущих в дар аль-харб [60], потому что там они видят лица красивых женщин и не хотят менять это удовольствие на плотную чадру. Но ты этого не поймешь, ведь у тебя вожделение вызывают лишь дети и вьючные животные. Что ты можешь дать им, молодым мусульманам, жаждущим справедливости — свою вонючую бороду и убогие речи?

Итак, это был последний раз, когда я объяснил тебе мотивы моего решения, следующий раз, если ты осмелишься ослушаться и своевольничать, то будешь подвергнут мучительному наказанию. А если ты скажешь против правительства хоть одно слово во время хутбы или посмеешь призвать к бунту — то будешь повешен. Я всё сказал.

И двое пакистанских офицеров вышли из зала, оставив муллу одного, призывать своих сподвижников. Но никто не пришел, потому что все были связаны или без сознания.