Копье Судьбы

Она не удержалась, бросила украдкой взгляд на свое отражение в стеклянной дверце шкафа. Черный костюмчик сидит почти идеально, розовая блузка чуть скрадывает тусклость лица. Хронический недосып, вечный спутник материнства.

И кокетство, похоже, тоже вечно – даже если практического смысла в нем нет никакого.

– Сделано. – Паша достал из компьютера флэшку, протянул Лике. – Файл называется «письма Костенко». Но в принципе ты и сама теперь можешь залезть в почту на этом компьютере, паролей больше нет. Если вдруг – хотя это маловероятно – все же появятся глюки, звони.

– Ох, нет. – Лика прошмыгнула мимо Паши, плюхнулась в кресло. – Я хочу сейчас все почитать, не дотерплю до дома, а в компе, кажется, батарея разряжена. Я быстро!

Паша пожал плечами:

– По мне – так хоть весь день тут сиди. Я очень рад тебя видеть.

– Тоже рада, – соврала Лика, испытав привычный в таких ситуациях укол совести. Но не рубить же правду-матку, человек расстроится. – Спасибо, что ты меня выручил, я бы…

Закончить фразу она позабыла.

Переписка Вассермана и Костенко касалась такой любопытной темы…

* * *

– Вы к кому? В третью палату? Нет, к Екатерине Некрасовой нельзя, – буркнула медсестра, откладывая журнал. А потом, разглядев Игоря, приосанилась, кокетливо захлопала ресничками. – Вы – муж? Да, тяжело, когда такое с близкими происходит…

– Не муж, – скорее выдохнул, чем сказал, Игорь.

Похороны отца. Это и свои похороны. Так, как раньше, уже не будет.

Все изменилось.

И с этим придется учиться жить.

Потом.

Когда перестанут болеть глаза, горло, голова, живот, все, что только есть в теле. Включая еще не удравшую душу.

Пока же сил просто нет.

– Тогда, наверное, вы друг ее. Видно, что переживаете сильно, – щебетала девушка.

На ее миловидном личике с судорожной быстротой менялись маски.

Настоящее лицо-хамелеон.

Роковая женщина, выразительный взгляд чуть прищуренных глаз; сочувствующая сестра, глубокий вздох, скорбная складочка на переносице; сексуальная хулиганка, язычок облизывает губку.

Последнее Игоря окончательно доконало.

Опасаясь сорваться в двух шагах от причины многолетней фрустрации[29], он стал импровизировать, врать, говорить все, что только в голову придет.

– Я врач-психотерапевт. Мы с Катей пока лично незнакомы, но я знаю ее мужа. Давайте поступим так. Я поговорю с Некрасовой, а потом вы мне оставите свой номер телефона, и я приглашу вас как-нибудь на чашечку кофе.

– Лучше вы мне телефон продиктуйте! – Медсестра деловито отделила от блока листок, схватила ручку. – А то вдруг вы мой номер потеряете, и все такое.

И – новая маска – или не маска? Салют, распускающийся бутон. Радость. Лицо девушки становится почти прекрасным.

Продиктовав свой телефон, Игорь пошел по коридору.

К ней.

Эта встреча представлялась миллион раз. Случайное столкновение тележек в супермаркете, соседние столики в кафе, отдых в одном отеле.

Но чтобы вот так – сначала в кабинете следователя, теперь в больнице…

Хотя… кто ж о таком антураже мечтает, не романтично.

Многократно представляемых счастья, неописуемого восторга, полета – ничего этого при встрече с ней тоже не произошло.

Потому что то, что произошло до их встречи, все выжгло напалмом горя.

Обмен ее на папочкину жизнь. Запросто. Легко. Жаль, что невозможно. Пусть бы она оставалась в мире фантазий, вечной молодости, загорелой кожи и сигаретного дыма. Впрочем, она и теперь очень смуглая. И, как ни странно, время не поцарапало ее лицо, на оливковой коже ни единой морщинки. Наверное, иконы не стареют.

Катя, Екатерина. Ей подходит это имя. Тоненькая, подтянутая. И очень высокая, выше, чем в памяти. Взгляд светло-карих глаз стал жестким – у девочки обозначился характер. Такие волосы обрезала – море же было, волнистое, пепельное. Вот дура адвокатская.

Не видеть бы ее.

Вообще никого бы не видеть.

Контролировать свои слезы и агрессию не получается. Для личной терапии пока не время. Закрыться бы и пережить, привыкнуть к пустоте, к боли.

Почему мы так равнодушны к своим близким? Отмахиваемся от них, как от надоедливых мух, заполняем строчки еженедельника своими делами и чужими проблемами, но никогда – хоть какой-нибудь мелочью, необходимой для родных?

А потом вдруг все – поздно и бессмысленно. Любимому близкому человеку больше ничего уже не надо и никогда не будет надо. В восковом лице и застывшем теле нет жизни. И вот тогда совесть хватает плетку и начинает хлестать. Только хочется, чтобы было еще больнее, до беспамятства. Чтобы забыть о смерти, о своем равнодушии-убийце, обо всем.

Но забыть не получается.

Вопросы, вопросы…

Что произошло с папой? Кто ворвался в его квартиру? Следователь ничего не говорит, хорошо хоть, что не посылает. Вчера сказал, что немца убили, а рядом нашли Катю без сознания.

Вдруг она что-то знает? Может, у нее получится выяснить, зачем гость приходил к отцу?

– Игорь, – медсестра осторожно тронула его за плечо, – во-первых, это не третья палата, где лежит Некрасова. Во-вторых, вы почему-то стоите возле этой двери уже пятнадцать минут. С вами все в порядке?