Копенгагенский разгром

Я взял себе на заметку при первой же возможности отмутузить Жана как следует, но тут представился более изощренный способ наказать французишку.

Распахнулась дверь, и вошел рыжий хозяин таверны, расположенной через улицу, — той, где мы обедали накануне. Он не взглянул ни на меня, ни на шельму Каню, а сразу же обратился к леди Мэри-Энн Фицгерберт:

— Миссис, я слышал, вы компенсируете потери от нечестного пари!

— В тройном размере! — воскликнул я, обнял рыжего детину за плечи и, выпроваживая обратно на улицу, добавил: — В тройном размере все потери возмещает Жан Каню.

Затем я схватил за шкирку подлого французишку.

— Кстати, Жан! Ты снова в отпуске!

С этими словами я вытолкал каналью за дверь.

— Что ж, — Мэри-Энн улыбнулась, — хорошо. Уверена, мы еще увидимся. Заезжайте ко мне на чай.

На мгновение я припал губами к любезно протянутой руке, и дама удалилась. Трактирщик проводил ее взглядом, полным благоговения. Выходило, что леди Мэри-Энн Фицгерберт пользовалась в Лондоне известностью и уважением, а то и всеобщей любовью.

— На чай? А во сколько? — пробормотал я, но дверь уже закрылась.

— Мистер, вам сейчас не помешает немножечко виски, — сказал старичок.

Он услужливо протянул стакан с золотистой жидкостью.

— Сами пейте эту бурду, — буркнул я. — Лучше скажите, где живет леди Мэри-Энн Фицгерберт?

Старик с сожалением хмыкнул и сказал:

— Чаепития в Лондоне назначаются на пять часов. Но вам не стоит принимать приглашение.

Я с раздражением фыркнул. Какой-то кабатчик посмел рассуждать: принимать мне или не принимать приглашение леди Мэри-Энн Фицгерберт.

Я бросил на столик несколько монеток непонятного достоинства и покинул трактир «Sweet Nicole».

На улице рыжий хозяин соседней таверны и двое половых выворачивали карманы мосье Каню и с озабоченным видом подсчитывали выручку. Я попрощался с ними кивком и направился на Мэнсфилд-стрит. Семена Романовича я не застал, но попросил дворецкого мистера Блотта нанять коляску для поездки к леди Фицгерберт.

Пунктуальные англичане к половине пятого подали хэкни-коач. После получасовой тряски на дырявой подушке, набитой колкой соломой, я оказался у ворот шикарного поместья. Дорожка, выложенная по кругу, привела ко дворцу. Я поднялся по лестнице. Путь преградил престарелый швейцар в синей ливрее, вышитой золотом. Он мерил меня столь взыскательным взглядом, словно лично я был виновен в том, что не все обычаи и традиции времен его дедушки соблюдаются неукоснительно.

— Леди Фицгерберт сегодня не принимает гостей, — высокомерным тоном заявил старый хрыч.

— Леди Мэри-Энн лично пригласила меня нынешним утром. Я настаиваю, чтобы обо мне доложили.

— В этом нет никакой необходимости, — холодно отозвался он.

— Скажите, что приехал граф Воленский, — повысил я голос.

Мои слова не произвели на старого сквалыгу никакого впечатления. Он застыл каменным изваянием.

— Мэри-Энн называет меня Воленс-Ноленсом, — продолжил я.

Старый хрыч слегка шевельнул бровями и до отвращения учтивым голосом промолвил:

— Сэр, от того, что вы повторите свою просьбу в десятый раз, ничего не изменится.

— А в одиннадцатый? — рассердился я.

Неожиданно выражение его лица смягчилось.

— Сэр, позвольте полюбопытствовать: сколько раз леди Фицгерберт произнесла приглашение на чай?

— Знаете что?! — ответил я с добродушным сарказмом в голосе. — Я понимаю с первого слова! Мне не нужно повторять десять раз!

Его губы дрогнули в усмешке.

— Позволю заметить, сэр, — промолвил он. — В Англии приглашение на чай, произнесенное только один раз, нельзя принимать буквально. Это не более чем фигура речи. Все равно что сказать «до свидания». Вот если бы приглашение прозвучало дважды, это было бы действительно приглашение.

Я остался стоять с разинутым ртом. А старый хрыч, посчитав вопрос исчерпанным, скрылся за дверью.

— Heus-Deus! — воскликнул я. — Сколько же дряни изобрели англичашки помимо виски!

Я вернулся к своему экипажу и полез внутрь, бросив мимоходом кучеру:

— У леди Мэри-Энн жестокая мигрень, вызванная амнезией. Поехали обратно.

Экипаж выехал за ворота и остановился. Дорогу преградила черная крытая коляска. Из ее чрева вывалились четверо констеблей. Двое подошли к нам и заглянули внутрь. Прозвучал вопрос:

— Вы — граф Воленский?

Я кивнул, отпираться было бессмысленно — без сомнения, они знали, кто я. Мелькнула мысль, что полицию вызвал кто-то из прислуги леди Мэри-Энн Фицгерберт, пока я препирался со старым хрычем.

— Вы арестованы. Мы доставим вас в Тауэр, — сообщил рыжий полицейский с квадратной челюстью.

— В Тауэр?! — возмутился я. — За то, что приглашение на чай принял с первого раза?!

— Чай? — переспросил рыжий констебль и, почесав квадратными пальцами могучую челюсть, стал размышлять вслух: — За чай отправляют в Нью-Гейт. А раз в Тауэр, значит, дело куда серьезнее.

Противиться я не решился, пересел в казенную коляску на обтянутый истертой кожей диван.

— Хоть солома не колет в зад! И то слава богу!

Глава 21