Копи царя Соломона

Отовсюду доносился вой женщин, оплакивавших своих мужей, сыновей и братьев. И было от чего плакать: ведь больше двадцати тысяч человек, то есть чуть не третья часть всей кукуанской армии, погибли в этой ужасной битве. У меня просто сердце надрывалось, пока я лежал и прислушивался к этим воплям. В эту минуту как-то особенно ясно сознавался весь ужас страшного дела, совершенного в это утро во имя человеческого честолюбия. Впрочем, к полуночи вопли женщин стали утихать и наконец затихли совсем, и среди наступившей тишины только изредка раздавался жалобный, раздирающий вой, доносившийся из ближайшей к нам хижины, – то выла старая колдунья Гагула по своему убитому королю.

После этого я заснул тревожным, прерывистым сном, беспрестанно вздрагивая во сне и просыпаясь в каком-то ужасе, так как мне представлялось, что я все еще деятельно участвую в ужасных событиях последнего дня. То мне мерещилось, что воин, которого я собственноручно отправил на тот свет, преследует меня на вершине какой-то горы; то я видел, что снова стою среди доблестных Белых, как в тот час, когда они покрыли себя бессмертной славой, выдерживая натиск целого войска Твалы на маленьком холмике. Наконец эта томительная ночь кое-как прошла; и когда рассвело, оказалось, что мои товарищи спали не лучше меня. Гуд был в сильном лихорадочном состоянии и скоро начал впадать в забытье и, что еще того хуже, кашлять кровью; по всей вероятности, у него было какое-нибудь внутреннее повреждение – результат тех отчаянных упражнений, которые проделывал над ним вчерашний воин, стараясь проткнуть копьем его стальную броню. Зато сэр Генри значительно оправился и отдохнул, несмотря на свою рану, которая очень мешала ему есть и совсем не позволяла смеяться; но члены его так одеревенели и все тело так ныло и болело, что он не мог пошевелиться.

Часов около восьми нас навестил Инфадус. Этот закаленный в боях старый воин чувствовал себя нисколько не хуже после вчерашних подвигов, хотя, по его словам, даже не ложился в эту ночь. Он был очень рад нас всех видеть и очень огорчился состоянию Гуда. Я заметил, что он обращается с сэром Генри с особенным благоговением, точно тот какое– то высшее существо. И действительно, как мы узнали впоследствии, во всем Кукуанском царстве нашего английского богатыря считали существом сверхъестественным. По мнению воинов, ни один человек не мог драться, как дрался он, а главное – после такого утомительного и кровопролитного дня не мог выйти на единоборство с Твалой, который считался самым сильным человеком во всей Кукуании, и перерубить одним ударом его толстую бычью шею. Этот удар даже вошел в пословицу в Кукуании, и с этих пор всякое необычайное проявление силы выражалось словами «удар Инкубу».

Между прочим, Инфадус сообщил нам, что все полки Твалы покорились Игноси и что провинциальные военачальники тоже начали изъявлять ему покорность. Смерть Твалы разом прекратила все затруднения, так как Скрагга был его единственным сыном и наследником, и у Игноси не оставалось никаких соперников.

Попозже, но также в течение утра, к нам зашел Игноси, уже увенчанный королевской диадемой. Когда он появился в сопровождении подобострастных телохранителей, следовавших за ним по пятам, я невольно вспомнил высокого зулуса, который пришел наниматься к нам в услужение в Порт-Натале всего несколько месяцев назад, и тут же подумал, как странно меняется человеческая судьба…

– Привет, о король! – сказал я, вставая.

– Да, Макумацан. Король благодаря вам! – был ответ.

Он сообщил, что все идет прекрасно и что недели через две он надеется устроить большое празднество, на котором покажется народу.

Я спросил его, что он намерен делать с Гагулой.

– Она настоящий злой дух страны, – отвечал он. – Я хочу убить и ее и всех остальных колдунов и колдуний. Она так долго живет на свете, что никто ее не помнит иначе как старухой, а между тем всю свою жизнь она обучала других колдовству и оскверняла страну злодеяниями пред лицом неба.

– Но зато она много, много знает, – возразил я. – Убить знание недолго, Игноси, но добыть его очень трудно.

– Это так, – сказал он задумчиво. – Только она, одна она знает тайну «Трех Колдуний», тайну тех мест, где кончается Великая Дорога, где погребены короли, где сидят на страже Безмолвные…

– И где хранятся алмазы. Не забывай своего обещания, Игноси; ты должен непременно отвести нас в алмазные копи, даже если тебе придется оставить в живых Гагулу, чтобы она могла указать нам туда дорогу.

– Не забуду, Макумацан; я подумаю о том, что ты сказал.

Когда Игноси ушел, я отправился к Гуду и застал его в сильнейшем бреду. Лихорадка, неразлучная с раной, крепко захватила его в свои когти, да еще осложнилась каким-то внутренним повреждением. Он пробыл в самом отчаянном положении около четырех суток, и я твердо уверен, что он непременно умер бы, если бы не Фулата, которая неутомимо ухаживала за ним во время болезни.