Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита

Я взглянул в том направлении и увидел гору Кения. Гора почти все время была скрыта туманом, но теперь ее вершина сияла вдали, хотя подножие еще окутывал туман. Пик, поднимающийся на двадцать тысяч футов к небу, казался видением, зависшим между небом и землей. Трудно описать величие и красоту белой вершины.

Я смотрел на гору Кения вместе с девочкой, и сердце мое усиленно билось, удивительные мысли озаряли мозг, как лучи солнца искрятся на снежной вершине. Туземцы называют гору Божьим перстом, и это название говорит о вечном мире и торжественной тишине, царящей там, в снегах. Мне невольно вспомнились слова поэта: «Красота — это радость каждого человека», и я впервые понял всю глубину его мысли. Разве не чувствует человек, глядя на живописную, покрытую снегом гору, эту белую гробницу прошедших столетий, собственное ничтожество? Да, эта вечная красота радует сердце каждого человека, и я понимаю Флосси, которая называет гору Кения своим другом. Даже дикарь Умслопогас, когда я указал ему на снежную вершину, сказал: «Человек может смотреть на нее тысячу лет и никогда не наглядеться!» Он придал своеобразный колорит своей поэтической мысли, печально добавив нараспев, что когда он умрет, то желал бы, чтобы его дух вечно находился на снежно-белой вершине, овеянной дыханием свежего горного ветра, озаренный сиянием света, и убивал, убивал, убивал!..

— Кого убивал, кровожадный дикарь? — спросил я, и он задумался.

— Тени людей!

— Ты хочешь убивать даже после смерти?

— Я не убиваю, — ответил он важно, — я бью во время боя. Человек рожден, чтобы убивать. Тот, кто не убивает, — женщина, а не мужчина! Народ, который не знает убийства, — племя рабов. Я убиваю людей в битве, а когда я сижу без дела, то надеюсь убивать! Пусть будет проклята навеки моя тень, если я перестану убивать людей, подобно бушмену, когда у него нет отравленных стрел! — И он ушел, полный собственного достоинства.

В это время вернулись люди, посланные нашим хозяином еще рано утром разузнать, нет ли поблизости следов мазаев, и объявили, что обошли окрестности, но не видели ни одного врага. Они надеялись, что мазаи бросили преследование, и мы с мистером Макензи обрадовались, поскольку воинственное племя доставляло нам много забот и тревог. Мы полагали, что дикари, узнав о нашем благополучном прибытии в миссию, не рискнут напасть на нас и вернутся. Как же мы ошибались!

Когда мистер Макензи и Флосси ушли спать, сэр Генри попросил маленького француза рассказать нам, как он попал в Центральную Африку.

— Мой дедушка, — начал Альфонс на странной смеси языков, которую я не берусь воспроизвести, — был солдатом и служил в гвардии еще при Наполеоне. Он отступал из Москвы и целых десять дней питался голенищами сапог, своих и украденных у товарища. Он любил выпить и умер пьяный. Помню, мой отец…

Мы перебили его, попросив рассказать о себе и оставить предков в покое.

— Хорошо, господа! — маленький смешной человек учтиво поклонился. — Я только хотел сказать, что военные наклонности не передаются по наследству. Мой дед был крепко сложенный мужчина, шести футов роста, с роскошными усами. Ко мне же перешли только эти усы, и больше ничего. Я, господа, повар и родился в Марселе, где провел счастливую юность, моя посуду в отеле «Континенталь». То были золотые дни! — добавил он со вздохом. — Я — француз, и неудивительно, что я поклоняюсь красоте! Я обожаю красоту. Господа, мы любуемся розами в саду, но срываем одну из них. Я сорвал одну розу, и она больно уколола мне палец. Это была прелестная служанка, Анета, с восхитительной фигурой и ангельским личиком. Я хотел бы обладать ее сердцем, но — увы! — оно черное и жесткое, как книга в кожаном переплете. Я любил ее без ума! Она вдохновляла меня: никогда я не стряпал так чудесно, как тогда, когда Анета улыбалась мне! Никогда, — голос его оборвался в рыданиях, — никогда не буду я так хорошо стряпать! — И он залился горькими слезами.

— Перестаньте! Успокойтесь! — сэр Генри дружески хлопнул его по спине. — Неизвестно, что может еще случиться. Если судить по сегодняшнему обеду, то вы на пути к выздоровлению!

Альфонс перестал плакать и потер себе спину.

— Вы, конечно, думали утешить меня, но у вас тяжелая рука… Итак, мы любили друг друга и были счастливы. Птички в своем гнездышке не были счастливее Альфонса и его Анеты. И вдруг разразился удар! Господа простят мне, что я плачу. Фортуна отомстила мне за обладание сердцем Анеты: я должен был стать солдатом! Я бежал, но был пойман грубыми солдатами, и они колотили меня прикладами ружей до тех пор, пока мои усы от боли не поднялись. У меня был двоюродный брат, торговец тканями, очень некрасивый собой.

«Тебе, кузен, — сказал я, — тебе, в жилах кого течет геройская кровь наших предков, я поручаю Анету. Береги ее, пока я буду завоевывать славу в кровавых боях!» — «Будь спокоен! — ответил он. — Я все сделаю!» — И он сделал, как оказалось впоследствии.