Копи царицы Савской

Коридор вел в большой полукруглый холл, где хранились куски жести и ящики с отделочным камнем. Толстяк, отчего-то стараясь ступать на цыпочках, подкрался к арке, которая заменяла дверной проем, и замер, прислушиваясь. Безмолвный мрак окутал его... Глаза постепенно привыкали, и в этом мраке начали проступать очертания предметов: штабеля ящиков, кушетка, куча битого кирпича... Черт ногу сломит!

Гога выругался про себя, достал карманный фонарик. Не хватало еще грохнуться и набить шишку. Тонкий белый луч лег на пол. Толстяк оторопело попятился...

Игореха лежал на грязном полу, навзничь, раскинув руки и неловко подогнув одну ногу. Пистолет выпал и валялся рядом. Гога стоял, затаив дыхание. В тишине было слышно, как шумят во дворе березы... Ничего не происходило. Он сделал пару осторожных шагов, опустился на корточки и дотронулся до запястья приятеля. Пульс слабый, но бьется... Наверное, падая, Игореха ударился головой о ящики. Недотепа! Что теперь с ним делать?

Этот невысказанный вопрос был последней мыслью, после которой на затылок толстяка что-то обрушилось, и его сознание померкло...

Португальская торговая колония Софала в Южной Африке. XVI век

Монах-доминиканец не удивился, когда его посреди ночи позвали к умирающему. Африканский климат для европейца тяжелое испытание. Людей косит ненасытная лихорадка, да и здешняя пища оставляет желать лучшего.

Монах молча отправился за провожатым к жилому зданию внутри форта. Привозного камня не хватало, и все постройки, кроме самой крепости и торговой фактории, сооружались из дерева.

– Он хочет исповедаться, – сообщил монаху провожатый. – Говорит, что не дотянет до утра. Ты готов выслушать его?

– Это мой долг.

– Если боишься заразиться, не подходи близко.

– Негоже слуге Господа трепетать от чего бы то ни было. На все Его воля...

Монах толкнул дверь и оказался в маленькой комнатке, освещенной огнем свечи. Умирающий лежал на спине, дыхание с хрипом вырывалось из его легких. Он был в беспамятстве.

– Видишь, господину совсем худо...

– Оставь нас, сын мой, – обернулся монах к провожатому.

Тот послушно скрылся за дверью, но уходить не торопился. Так и застыл, приложив ухо к щели между досками. Было слышно, как бегают по стенам ящерицы.

Монах принялся читать молитвы... слова сливались в заунывное бормотание. Наконец он подошел к ложу умирающего и наклонился над ним. Тот пришел в себя, его веки приподнялись, дыхание выровнялось...

– Хвала Всевышнему... я не умру без покаяния...

– Нет, сын мой! Господь милостив... он даст тебе сил для исповеди...

Речь умирающего была бессвязной и часто прерывалась. Монах с трудом улавливал смысл. Оказывается, больной совершил тяжкий грех, убив своего соотечественника. Удивляться этому не приходилось. Нравы в колонии царили жестокие.

– Ты убил его в драке? – спросил доминиканец.

– Нет... я перерезал ему горло, когда он спал... из-за... золота... а ведь он... считал меня другом...

– У него было много золота?

– Нет... всего одна бляшка... такая... круглая штуковина...

Провожатый за дверью весь превратился в слух.

– Из-за одной бляшки ты лишил жизни человека?