Копья летящего тень. Антология

Он снова услышал скрип балконной двери. Ветер?.. Но он точно помнил, что закрывал вечером дверь на шпингалет, снова приделанный им. В квартире происходило что–то непонятное. Позвонить в милицию? Такая простая, разумная мысль… Но он не решался выйти из комнаты. И тут он услышал у самой двери спальни семенящие шаги. Она!.. Значит, Полищук был прав? Но как она могла?..

Леонид Павлович почувствовал, что пол под ним вибрирует. Инстинктивно подобрав под себя ноги, он тут же устыдился собственного малодушия и стал, обутый в шлепанцы, на ковровую дорожку. Шагнув к двери, он прислушался. Дверные петли слабо скрипели, словно кто–то пытался снаружи выдавить дверь. И тут он понял: эта сверхчеловеческая сила не знала никаких препятствий! Он стоял, бессильный и беспомощный, босой, в одних трусах, со всеми страхами и болячками сорокалетнего человека — стоял перед лицом неведомого! — вынужденный на свой страх и риск принять первое в своей жизни самостоятельное решение, независимо ни от каких авторитетов. Что находилось за этой дверью, он не знал. Но последние остатки его индивидуальности убеждали его в том, что за этой, готовой вот–вот сорваться с петель дверью находится разрушительная, смертельно опасная для людей сила.

Холодный пот катился по его небритому лицу, пухлые руки лихорадочно цеплялись за край трусов, ноги подкашивались. Обе женщины молча лежали в своих постелях.

Каким он был маленьким, униженным и ничтожным перед лицом надвигавшейся на него злой силы!

В нем не было ничего такого, что можно было бы назвать мужеством, геройством, отвагой. Он был самым простым и заурядным получателем зарплаты, честным и смиренным тружеником заводского «крысария». И теперь он вынужден был принимать решение!

Дверь затрещала, подалась вперед — и в краткий, головокружительно краткий миг он понял, что должен сделать, понял, не облекая свою мысль в слова — понял теми остатками своего сознания, которое было разрушено в его виршеплетном детстве: ему было что противопоставить этой разрушительной силе!

У него была мама! Теплая, щедрая, радостная, как солнечный день! Мама!.. Она всегда оберегала и защищала его, всегда приходила к нему на помощь. Разве не ее образ вызвал к жизни его первые вирши? Да, она, несомненно, была у него, и связь между ними никто не мог порвать — никогда! Конечно, ей, настоящей, трудно бывало пробиться через толщу зла и вранья, покрывающую, словно коркой льда, всю эту жизнь. Но иногда ей это удавалось. Это она выходила его, восьмилетнего мальчика, заболевшего тяжелой формой гепатита — была при нем сиделкой и няней: она всегда незаметно подсовывала ему лучший кусок, экономила деньги, чтобы купить ему игрушки, часами просиживала с ним в поликлинике, возила его к морю, скрывала от мужа его юношеские похождения и тайком давала ему деньги…

Напрягая свое оскудевшее в многолетнем смирении воображение, Леонид Павлович выдавливал из себя лучезарный образ матери, простершей над ним — так ничего в жизни и не добившимся сыном — свою добрую руку…

Дверь повисла на петлях, так и не открывшись.

Обессилевший от невероятного напряжения, Леонид Павлович повалился на ковровую дорожку.

Женщины крепко спали.

***

На рассвете все трое вышли в коридор. Там все стояло на своих местах, но дверь в соседнюю комнату была открыта. Едва войдя туда, они в ужасе отпрянули назад.

Свинцовая крышка лежала на полу, болты были сломаны. Деревянная крышка, до этого прибитая гвоздями, теперь одним концом касалась пола. Покойница лежала на прежнем месте, все так же скрестив на груди руки, но глаза ее были слегка приоткрыты, словно она, притворившись спящей — или мертвой, — подсматривала за ними.

— Смотрите! — испуганно воскликнула Галя. — Что у нее в руке…

Из–под края простыни, зажатого в скрюченной старушечьей руке, торчал пенис младенца!

С содроганием отшатнувшись от этого гротескного зрелища, Леонид Павлович почему–то вспомнил, как однажды в детстве, сидя за столом, опрокинул на себя стакан горячего какао и обжег себе самое чувствительное место. Пришлось идти к хирургу, делать перевязки, но самое главное — мать брезговала даже прикасаться к ожогу и мальчику приходилось самому смазывать его мазью.

— Кто–то совершенно безвкусно шутит над нами, — цепляясь за последние остатки здравого смысла, сказала Люба. — Я сейчас же заявлю в милицию!..

— Подожди!.. — воскликнул Леонид Павлович, хватая ее за руку. — Сначала я позвоню Полищуку!

— Опять этот твой Полищук! — язвительно усмехнулась Люба. — Если хочешь знать, он такой же дурак, как и ты! Тоже мне, нашли призрак! Нашли нечистую силу!

— А кто же, по–твоему, свернул эти болты? Кто сбросил на пол свинцовую крышку? Кто ломился ночью к нам в комнату? — Столь же язвительно и запальчиво воскликнул Леонид Павлович.