Копья летящего тень. Антология

Душа, обретшая волю, с удивлением взирала на странную пару в комнате, мимоходом отмечая, что уставившийся в зеркало седоватый молодой человек слишком сосредоточен, будто и впрямь занят серьезным делом; но тут же забывала об этой паре, как о не имеющей к ней, душе, никакого отношения мелочи, — бабочка, безразлично пролетающая мимо кокона, в котором столько томилась, не помышляя о свободе полета, и наконец запарившая на легких прекрасных крыльях.

Из той музыки и того света, неотъемлемой частью которого я стал, сами собой ткались слова древнего величественного гимна: «Священный огонь! Огонь очищающий! Ты, который спишь в дереве и поднимаешься в блистающем пламени с алтаря, ты — сердце жертвоприношения, смелое парение молитвы, божественная искра, скрытая во всем, и ты же — преславная душа Солнца», дополняемые другими, уводящими в более высокие сферы, словами: «Небо — мой Отец, он зачал меня. Все небесное население — семья моя. Моя Мать — великая земля. Самая возвышенная часть ее поверхности — лоно ее; там отец оплодотворил недра той, которая одновременно и супруга и дочь его»; и другими словами, и другими, и другими…

Произнесла ли их Ника, сами ли они возникали в сознании, или высшая сила, властная сейчас и надо мною, и над Никой, диктовала их, являясь их смыслом и сутью?

Наконец–то всему моему существу, каждой плененной былым телом клетке, любому атому стало предельно ясно, почему только три — и целых три! — понятия существовали изначально в мире: Бог, Свет и Свобода: ибо все это я почувствовал, став светом, став свободным; и единственная сила, которая теперь и влекла меня, и готова была принять, и командовала мною, из–за чего душа была предельно покойной, — это Бог.

Соединясь с Никой в единый звук и сплетясь в один луч, мы то мерно проплывали над неведомыми безднами, то, подобно свету, мчались сквозь темные тоннели зрачков, углубляясь и углубляясь в те дали, за которыми существовала только вечность.

Где–то там, над нами, на искореженных плоскостях пространства дымилась сера и извергались вулканы; двигались материки; появлялись горы и острова исчезали в пучинах океана; на месте городов образовались пещеры, и огромные волосатые мамонты бродили по диковинным лесам, приминая узорчатый папоротник; и кистеперые рыбы выползали на берег, привыкая к пьянящему воздуху; и в водах великого теплого моря зарождалась жизнь: и одинокая живая клетка, порожденная крепким объятием небесного огня и земной воды, сиротливо плыла, отчаявшись найти подобную себе, и в неистовом желании любви разделялась на две, и из единой плоти возникала животворная, вечная страсть…

Мы проникали во все это легко и свободно, ибо все это было родным, кровным, и сами мы были далекой частью той первой соленой клетки и несли в себе память об одиночестве и жажду любви.

Но и это не было пределом, ибо далее следовал восторг огня, уносящего наши сути, то, что еще недавно называлось Глебом и Никой, в безмерные пространства космоса, где и обитает огонь; к тому очагу, из которого и сам он явился на страх и зависть тьме; к рукам хозяина того очага; и к милосердному, доброму, большому его сердцу, светящемуся любовью и пониманием, мудростью и совершенством.

Гремели молоты времени по наковальням пространства — то Великие Кабиры выковывали душу Прометея, беря материал от чистого Духа, от Мировой Души, от полноты Создания Божьего, чтобы оплодотворить затем этим негасимым небесным светом зачатое в темном чреве земли человеческое тело, и сделать его подобным прекрасному цветку, пылающему и в сумраке плена и в лучах свободы.

Звуки той наковальни образовывали орбиты, а из разлетающихся искр рождались звезды, и весь космос был великим единым живым духом, удивительной гармонией звука и света, формы и сути.

Этот мир раскрылся пред нами, но мы стали не в нем, а им самим, и лишь Верховное начало над нами светило и грело, наполняя смыслом и верой все сущее, и даруя чувство единой семьи, в которой не было ущербных и нелюбимых, обиженных и обделенных.

И нельзя было уже вычленить из этой гармонии отдельно — меня, отдельно — Нику; в каждом фотоне мы были вместе, сплетенные в неразрывное единство; в каждой ноте мы были вдвоем, и несли в себе друг друга все дальше и дальше, не разлучаясь ни на миг — в вечную Любовь, которой не придумано названия, потому что некому, незачем да и не для чего его придумывать там, где все заполнено только этой божественной любовью, и даже самая малая, невзрачная молекула, забившаяся в дальний пыльный угол Вселенной, живет лишь по ее законам, раздваиваясь от торжества и восторга, расцветая и начиная собою новую прекрасную жизнь.

***