Копья летящего тень. Антология

Разошлись ближе к полуночи. Алексей, единственный среди нас холостяк, или, по его же выражению, бывший муж, остался мыть посуду. Химик с физиком продолжали свой бесконечный спор об архитектуре молекул, силах притяжения и отталкивания, связях, валентностях. Мне выпало идти по ночному городу рядом с египтянкой. Затянувшееся молчание начинало угнетать, и я спросил:

— Почему вы молчите, Маат, устали от нашей болтовни?

— Я молчу о тебе, — ответила она не сразу, почему–то обращаясь на «ты», и снова ушла в себя. Но когда мы отстали на достаточное расстояние от спорщиков, опять заговорила — размеренно, монотонно, без эмоций. Ее речь казалась похожей на плавно, с одной скоростью выползающую бумажную ленту.

— Ты помнишь шествие священного быка Аписа в мемфисском храме Пта, — сказала она, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Да, — ответил я машинально, и тут же хотел возмутиться: мол, что за шутки, ничего я не помню, и не надо считать меня сумасшедшим.

— Помолчи, — так же ровно продолжала она, хотя я ничего еще и не сказал, — у нас мало времени; я нашла тебя не для того, чтобы потерять еще на четыре тысячи лет.

«Или психопатка, или нечистая сила», — подумал я, украдкой прикоснувшись к нательному крестику, и решил не перечить, рассудив, что уж лучше пусть она выговорится…

— Слушай внимательно, — словно демонстрировала она удивительную способность не менять голос ни в одном звуке, — до рассвета ты должен понять все, что услышишь, и поверить. Понять будет легче, чем поверить, но сумей преодолеть сомнения и смуту. Я пришла пробудить твою генную память, и она уже начала пробуждаться. Теперь я должна объяснить — зачем. Тогда, на торжественном шествии священного Аписа не ты и не я встретились взглядами, а наши архидревние пращуры. Оба они были не полными друг без друга: так бесполезны ключ без замка и замок без ключа. Мой род обладал способностью возвращаться в прошлое, вернее, видеть истинные события, как бы давно они ни случались. И пращур мой, жрец Нитагор, достиг в этом совершенства. Сила его была в том, что никто не мог сокрыть содеянное от его внутреннего взора. Тот, кто властен над прошлым — властен над многим; но кто предвидит будущее — властен над всем. Таким, самому ему неведомым, даром обладал твой пращур Хамрави. Нитагор раскрыл этот дар, и два скромных, держащихся в тени высоких особ советника стали на деле одними из могущественнейших людей не только в Мемфисе, но и во всем царстве, ибо без их слова не принималось ни одно важное решение. Ты не найдешь их имен на папирусах: слишком велика тайна. Но и слишком опасно быть ее источником. Когда стало ясно, что знания Нитагора многим угрожают, его отравили, оставив сиротами двух сыновей. Твоего же пращура, чтобы не смог помешать злодейству, отправили в Саис, откуда он, зная об убийстве и не в силах предотвратить его, бежал в Сирию.

Сыновья Нитагора должны были жениться на дочерях Хамрави, и тогда бы слились воедино две крови, созданные именно для соединения в одну. Этого не случилось. Но каждое поколение твоего и моего рода несло в себе подспудные знания, о которых не догадывалось. Вспомни свою бабку — ведь она предсказывала будущее по ладони, по лицу, по фотографиям; но лишь тысячная доля ее энергии находила при этом выход.

— Откуда ты знаешь о моей бабке? — удивился я, забыв о своем решении молчать.

— От своей бабки, — ответила она тем же ровным голосом. — Не забыл еще цыганку, сказавшую тебе, десятилетнему, о том, что было в твоей жизни, но о чем кроме тебя знать никто не мог? Это была она.

…Конечно же, я помнил об этом странном случае — памятью детства: красочной картиной со множеством деталей. Помнил первое впечатление: не интерес, а испуг, вызванный появлением темноликой старухи в широких длинных юбках. О чем–то они говорили с моей бабушкой, у которой я проводил тогда летние каникулы; говорили не долго, но бурно, после чего старуха погладила меня, съежившегося под ее черной ладонью, по голове и ушла.

— Судьба не раз сводила ветви наших деревьев, — продолжала Маат, — но это происходило или слишком рано, или с большим опозданием. Наконец, впервые за четыре тысячи лет совпало: на этих ветвях не почки и не жухлые листья, а — цветы. Мы оба можем познать полноту времени, и будем в нем не как в океане, где не видно берегов, а как в реке, — наблюдая берег прошлого и берег будущего.

Что–то просящее появилось в ее голосе. Я шел, глядя под ноги, но чувствовал, что и в облике ее появилось нечто люциферичное, мефистофелевское. Мне не хотелось проникать в будущее, и точно так же не было никакого желания знать о прошлых деяниях незнакомых мне людей. Разве что в историю своей семьи было бы интересно заглянуть. Но если природа сама не дала мне этого, зачем вмешиваться в то, что принадлежит только ей? Тем более — позволять вмешиваться кому–то, Бог весть откуда взявшемуся. Или это — искушение?