Коптский крест

— Я к тому, что у барышень этих один ветер в голове, и от них не пойми чего ждать. А молодому барину такими выходками баловаться не пристало. Что ж вы так опростоволосились-то? — сочувственно покачав головой, обратился квартальный к Николке. — Может те трое вас забижали, или что еще? Вы уж скажите, мы люди понимающие, все разберем, по справедливости.

— Я настаиваю, чтобы ваш, господин Овчинников, племянник, дал объяснения по существу. — влез Пруссак. Он был явно недоволен примирительным тоном квартального. — А уж какую оценку давать этому проступку — будет решать гимназический совет.

— Что все это значит, Николай? — дядя обернулся к Николке. Это был плохой знак — Василий Петрович называл мальчика «Николаем» лишь в минуты сильнейшего недовольства. — Ты и правда сделал то, о чем говорят эти господа?

На Николку было жалко смотреть. Мальчик побелел, как бумага, губы его дрожали, глаза стремительно наливались слезами. Мальчик едва-едва сумел выдавить из себя несколько бессвязных звуков, как вдруг в дело вступил Иван.

— Да ерунда все это, Василь Петрович! — безапелляционно заявил гость из 21-го века. — Я сам видел — эти трое домотались… то есть, простите, напали на Никола, а тот побежал от них по переулку. Я был в другом конце, как увидел — сразу к нему. Ну, те трое, как меня углядели — живо сделали ноги… то есть, убежали. А мы с Николкой пошли домой — вот и все!

— Так и было, Николай? — строго спросил Василий Петрович. Мальчик нашел в себе силы только на то, чтобы, судорожно всхлипнув, кивнуть.

— Вот видите, как эти трое его напугали? Он, пока сюда шел, вообще ни слова не мог выговорить, только икал, да слезы утирал. — напирал Ваня. — Нашли, понимаешь, слабого — втроем на одного!

— А как же тогда кислота? — недоуменно спросил квартальный. — Ее-то они не выдумали?

— Вот что, милостивые господа, — неожиданно вступила в разговор Николкина тетка, — а что, лица мальчиков сильно обожжены? Глаза пострадали? Он видят?

— Да все с ними хорошо, барыня, — поморщился квартальный. Что им сделается, обормотам? Глаза только красные, как у кроликов, да морды… то есть лица в грязи перемазаны, и всех делов. А чтобы ожоги — так нет ничего, господь милостив…

— Прово же, это какая-то erreur[75]. Может быть, дело вовсе не в кислоте? — спросила тётя. — Если кожа на лицах не обожжена — значит, никакой кислоты не было. Возможно, мальчики просто шалили — запорошили друг другу глаза? А потом, когда подошел городовой — с испуга стали наговаривать на Николя??

— Да и как мог мой племянник плеснуть в глаза кислотой всем троим? — поддержал супругу Василий Петрович. — Я еще понимаю — одному; достал из кармана склянку, вынул пробку — и пожалуйста, готово. Но — троим? Нет, воля ваша, господа, но рассказ этих ваших… гимназистов решительно не вызывает у меня доверия. Могу я лично расспросить их об этом происшествии?

После этих слов Николка, было воспрянувший духом, снова обмер — он представил себе, чем может закончиться такая беседа. Но, к счастью, квартальный пресек надвигающуюся угрозу:

— Да не утруждайте себя, ваше благородие, Василь Петрович. Тех шелопутов я по домам отправил, пущай рожи от грязи отмоют. — Я же вам говорил, сударь (это уже надзирателю), — те сорванцы сами все и удумали, а на племянника господина Овчиннникова зря наговаривают. Мы-то знаем — оченно приличный молодой человек, и никогда за ним никаких безобразиев не замечено.

— Не знаю, не знаю… — Пруссак все не хотел признавать поражения. — Я, право, удивляюсь, господин квартальный, вашему благодушию. Ясно ведь, что раз о проступке Овчинникова сходно свидетельствуют те трое мальчиков — это не может не иметь под собой основания.

— Да сговорились эти паршивцы, вот вам и основания! — немедленно отвел аргументы квартальный. Повторяю вам, сударь — племянник Василь Петровича нам хорошо известный. Вполне положительного поведения юноша, не то что те трое охломонов. Вы уж, у себя, в гимназии, сами разбирайтесь, а полицию в ваши дела без нужды не впутывайте. Так что — счастливо оставаться, господа хорошие! — И с этими словами городовой поднес руку к козырьку и покинул театр боевых действий.

Надзиратель, лишившись поддержки стража порядка, тоже счел за лучшее удалиться. Сухо попрощавшись с Василием Петровичем и тётей Олей, извинившись за испорченнный обед, Пруссак проследовал к выходу. Напоследок он обернулся и выпустил парфянскую стрелу:

— А с вами, Овчинников, мы поговорим в гимназии. И не думайте, что эта выходка сойдет вам с рук!

Глава семнадцатая