Коптский крест

На Ваню эта бурная рыночная жизнь производило гнетущее впечатление. Он-то помнил Старую площадь парадно-строгой, тихой, загадочной, овеянной величественной славой имперских учреждений, обосновавшихся в выстроившихся вдоль нее монументальных постройках; а здесь – ну прямо «Черкизон», только конца XIX века. Сам Ваня не застал разгула дикого предпринимательства 90-х и судил о грандиозных московских вещевых рынках лишь по рассказам отца; но впечатление было совершенно то же. Разве что – в 90-х годах XX-го века лотки были завалены продукцией, произведенной узкоглазыми рабочими, одетыми в одинаковые синие, хлопчатобумажные робы, за дряхлыми швейными машинками под портретами Председателя Мао. А сотней годов раньше место скверного китайского ширпотреба занимали горы тряпья, сшитого и перешитого босоногими, спивающимися портными, ютящимися в подвалах расположившегося неподалеку от Старой площади Хитрова рынка. Качество, впрочем, было тем же самым – и там и там покупатель приобретал гнилой, дурно сшитый товар, название которому было – «хитровский пошив» да «Китай».

А какой здесь стоял крик! У многих лавочек имелись самые натуральные зазывалы – и, отрабатывая хозяйскую копейку, они старались изо всех сил, не щадя ни своих голосовых связок, ни ушей публики:

— Шелк, атлас, канифас, весь девичий припас!

— Для мадамочки-супруги – ломовые подпруги на шелковой подкладке, на шерстяной байке!

— Пальтецо не угодно ли, на меху гагачьем, с шелухой рачьей?

Услышав эту кричалку, Ваня невольно рассмеялся – нет, определенно, некоторые вещи за сто с лишним лет ни чуточки не изменились! Разумеется, Москва 2014-го года разительно отличалась от столицы времен 90-х – но криво сшитые китайские пуховики навсегда останутся в памяти москвичей, символом дешевых азиатских шмоток.

А рядом надрывал глотку другой детина; товар был тут же – на мостовой, возле лавки стояла деревянная кровать с горой подушек и перин:

— У нас без обману, материал без изъяну, имеем подушки пуховые, кровати деревянные, ольховые!

Ваня покосился на массивное «ложе». Приходилось признать: прошедшие 130 лет явно не пошли на пользу мебельному производству; продукцией старых московских мебельщиков можно было вышибать ворота, а уж как элемент баррикады кровать и вовсе была бы незаменима – сплошной массив дерева не всякая пуля прошибет.

Здешние «рекламщики» не ограничивались повторением разухабистых слоганов – на глазах мальчиков, один из них, пригляделся к дурно одетому господину, (судя по плохонькой шинели, чиновнику невысокого классного чина) — и, встав у него за спиной, заорал:

— Стул казённый, штаны свои, штрипки дарёные!

Публика зашлась хохотом, а несчастный штафирка вздрогнул, затравленно огляделся и ретировался из опасного места.

Впрочем, ребятам было не до того, чтобы глазеть на причуды этой самой грандиозной из московских толкучек; наоборот, они старались поскорее миновать это скопище народа, прилавков, амбарчиков и бродячих собак.

— Вот видишь, а ты не хотел идти к лейтенанту! — на ходу упрекал товарища Николка. Ничего он и не заподозрил, и вообще – очень интересный господин. Вон, книг у него сколько, и шпаги на стенах какие, старинные!

— Да, интересный, кто бы спорил, — хмуро соглашался Ваня, озираясь на совершенно хитровского типа, пристроившегося в нише стены. Сам тип не обращал на мальчиков внимания; выставив ногу в драном лапте, и потряхивая перед собой плошкой с парой медяков, он заунывно тянул что-то жалостливое.

— Он не просто интересный… скорее, интересующийся. Я случайно увидел в зеркале, как он нам вслед смотрел, — думал, что мы не видим; оч-чень заинтересованный был взгляд. А ведь – что ему два гимназиста? Подумаешь, было бы на кого смотреть…

— Зато какой альбом ты у него выменял! — не уступал Николка.

— Это точно, — и Ваня, в который уже раз, достал из сумки полученный от лейтенанта альбом. На выцветшей матерчатой обложке было оттиснуто золотыми, некогда, буквами: «Картинки вступления Русского Императорского Воинства в Париж, в марте 1814 году от рождества Христова».

Ваня раскрыл свое приобретение. На первом же листе, хитрой славянской вязью, в окружении многочисленных виньеток, пушек, знамен и античных воинственных богов, красовались слова из манифеста Александра 1-го:

«Победоносное воинство наше, которого храбрость и прежде, даже и в самые отдалённейшие времена, всему свету была известна… ныне новыми подвигами своими не токмо Отечество своё, но и всю Европу спасло и удивило».

Далее следовали изящные миниатюры – виды города Парижа, со вступающими в него колоннами александровских гренадер; русские офицеры на бульварах; казаки, купающие коней в Сене – полуголые, усатые, они весело улыбались выглядывающим из-за угла миловидным, испуганным француженкам…

Ваня вздохнул, и закрыл альбом:

— Пожалуй, оставлю-ка я его себе. Где еще такую красоту сыщешь? Раритет, что ни говори. А вообще-то, у нас тут, куда ни плюнь, одни раритеты… — и мальчик снова озабоченно почесал переносицу.