Коптский крест. Дилогия

Ожидания увенчались успехом. Примерно через час, из ворот выскочил вредный дворник и мелкой трусцой устремился по улице, в сторону Земляного Вала. Вернулся он спустя каких-то десять минут, причем в сопровождении квартального. Яша насторожился, припомнив недавний случай с визитом квартального и гимназического инспектора. Однако, на сей раз, страж порядка пробыл в подозрительном доме не так долго. Вскоре он снова показался на улице – и снова в сопровождении Фомича. Яша, предусмотрительно занявший стратегическую позицию в двух шагах от подворотни, прекрасно слышал разговор двух почтенных охранителей покоя обывателей Гороховской улицы.

По всем увыходило, что таинственный гость часовой лавки, так заинтересовавший дядю Ройзмана, будет теперь проживать здесь, в этом самом доме. Для этого, собственно, и посылали за квартальным – представить тому нового квартиросъемщика. Из подслушанных обрывков беседы Яша уловил, что во первых, Савватей Игнатьевич (так звали квартального) считает новосела человеком солидным, добропорядочным, а так же полагает, что тот прибыл в Москву для того, чтобы открыть торговлю каким-то "мириканским" товаром. Дворник поддакивал городовому, вворачивая то и дело, что "не худо было бы хозяину повыгонять взашей заполонивших дом скубентов и брать на постой людей зажиточных".

Больше ничего Яше и не требовалось. Бочком, тихо, он отошел в сторону от собеседников – и со всех ног кинулся на Никольскую, в лавку старого пройдохи Ройзмана.

Никонов третий день не мог найти себе места. Он уже десять раз проклял себя что не устроил юным визитерам допрос, что не стал выяснять, где они живут, или хоть не проследил за мальчиками. История с открытками никак не шла у лейтенанта из головы; и на следующий день он отправился на поиски своего старинного знакомого, московского художника. Сей достойный муж вел весьма рассеяный образ жизни, время от времени развлекаясь оформлением театральных спектаклей – хотя в средствах и не нуждался. Время он проводил, в основном, в трактирах, облюбованных московской театральной и художественной богемой, а то и вовсе коротал вечера на Живодерке, в "Собачьем зале", в обществе неудавшихся драматургов, подрабатывавших переделкой чужих пьес для второразрядных театральных трупп.

При всем при том Аркаша Коростенько?в (так звали знакомца Никонова) происходил из дворянской семьи, воспитание имел безупречное – и казалось, знал наперечет всех художников, искусствоведов и реставраторов Первопрестольной и Питера. Такой человек был Никонову теперь и нужен – так что лейтенант, потерпев неудачу в "Колоколе" на Сретенке (где собирались обыкновенно живописцы, работающие по церквам), направился на Живодерку.

Населенная мастеровым людом, цыганами, извозчиками да официантами, Живодерка была улицей шумной и весьма бурной как днем, так и ночью. Здесь же обитали артисты и драматурги, перебивавшиеся случайными заработками; именно им и был обящан Собачий зал своим колоритным прозвищем.

Когда большинство московских "заведений с напитками" уже закрывалось, именно здесь охочий человек мог раздобыть живительной влаги; впрочем, и во всякое другое время местные винные лавки и шланбои не знали отбою от посетителей.

Там он и застал Аркашу – в компании двух пропитых молодых людей, один из которых представился драматургом Глазовым, а другой вовсе не представился – лишь глядел на Никонова мутными, залитыми хлебными вином глазами, да мерно икал.

Сам Коростеньков, одетый в чистую коломянковую пару, при шляпе калабрийского разбойника и шотландском шарфике, завязанном на модный манер "неглиже с отвагой а-ля "черт меня побери", сидел, откинувшись, на скрипучем деревянном стуле и курил огромную дешевую сигару. Он встретил лейтенанта, брезгливо озиравшего чадный мрак распивочной при Собачьем зале так, будто ждал его здесь уже, по меньшей мере, несколько часов:

– Ну вот, друг, спасибо, что пришел! А то без тебя чего-то не хватало. Иди, причастись….. а я вот, запутался, брат, запил. Кисти видеть не могу, бросил, сижу вот в здешних палестинах, жду творческого аванта?жа. –

Такая манера, впрочем, ничуть не удивила Никонова. Он дружески кивнул Аркаше и подсел на свободный стул. Драматург Глазьев немедленно вскочил, и со словами, "я Мигом, господа", удалился в сторону стойки; безымянный же икающий компаньон сделал движение, как бы падая лицом в стоящие на столе тарелки; однако же удержался, кое-как выпрямился и продолжил свое размеренное занятие.