Корабельная слободка

Кто с голиком в руках, кто со шваброй, но матросы уже стояли подле, словно окаменев на месте, стараясь не пропустить ни слова из того, что вычитывал тут прапорщик Высота.

— «Скрытых опасностей на всем пространстве моря нет, исключая лежащих весьма близко к берегам».

В это время мимо рубки проходил боцман Лагутин, большой волосатый человек с носом пуговкой. Увидев штурманского прапорщика за книгой, боцман остановился и из приличия вздохнул.

— «С запада в Черное море, — читал Сенечка, — впадают реки Дунай и Днестр, из коих первая есть одна из величайших в Европе».

— Из величайших в Европе! — повторил многозначительно боцман. — Дунай-река.

Сенечка поднял голову и взглянул на матросов своими голубыми, словно эмалевыми, глазами. А матросы не сводили глаз с Сенечки, готовые, видимо, слушать хоть до вечера. И Сенечка стал снова читать:

— «При норд-осте, дующем зимой на Черном море довольно долго, по горизонту стоит густая мгла, совершенно закрывающая берег в самом близком расстоянии; и это случается при ясном небе».

— Ветрище, да… норд-ост, — счел нужным заметить боцман. — И мгла по берегу. Что верно, то верно.

Но Сенечка продолжал, не останавливаясь:

— «От мыса Ероса, что за Трапезундом, до Синопского полуострова считается сто девяносто пять миль. А маяка при Синопе нет вовсе».

Боцман хотел было и тут вставить слово, но будто молния сверкнула у него пред глазами. На капитанском мостике стояли рядом…. стоял Нахимов, и стоял Барановский. А боцман и не заметил, как поднялись они на мостик.

— По местам! — рявкнул боцман. — Палубу драить[13].

Палуба была и без того надраена до блеска. Но матросы вмиг оторвались от Сенечки и рассыпались по уже надраенной палубе. Сенечка посмотрел им вслед, потом вскинул свои голубые глаза кверху, туда, где на кораблях празднично развевались на мачтах белые с синими накрест полосами флаги — русские флаги.

Двумя колоннами при попутном ветре шли теперь на всех парусах корабли Нахимова на юг, к Синопу, всё дальше от крымских берегов, всё ближе к шести береговым батареям турецкой крепости, прямо под пушки турецких фрегатов. Нахимов приник к подзорной трубе, стараясь разглядеть в бескрайном пространстве что-то очень нужное именно теперь.

— Сейчас… — твердил он, протирая стекла трубы носовым платком. — Еще запорожцам они были известны: минарет мечети на берегу, две белые мельницы… Завидя их издали, и запорожцы понимали, что приближаются к Синопу. Да… Знаете, Петр Иванович, — обратился он к стоявшему рядом на мостике Барановскому, — я-то ведь запорожского роду. Предки мои — запорожцы, морские бродяги. Они вот так же, как мы с вами, кидались на этих волнах с гребня на гребень и к Синопу ходили в своих суденышках — чайках… Тоже искали на горизонте минарет и два белых ветряка. Так-с… Но где же они, эти ветряки и минарет этот?

Ни минарет мечети, ни белые мельницы всё еще не возникали у Нахимова в объективе трубы. Синоп оставался укрытым далью, дымкой тумана, низким горизонтом. И там, за далью, за горизонтом, притаился турецкий флот — там, в Синопе. Греки с шаланды только подтвердили то, что Павел Степанович знал и без них. Конечно, в Синопе, который есть верное убежище от бурь и ветров.

В Синопе, на Синопском рейде, на турецком сорокачетырехпушечном фрегате «Айны-аллах», сидит теперь у левого борта в складном кресле, тоже с подзорной трубой в руке, командир турецкой эскадры вице-адмирал Осман-паша, старый моряк, отличный был когда-то моряк — зря хулить не станешь. Там еще — шестьдесят четыре пушки на фрегате «Низамие»… И еще пушки: двадцать — на корвете «Неджми-фешан», сорок четыре — на фрегате «Фазлы-аллах»…

«Фазлы-аллах», «Фазлы-аллах»… Нахимову ли не знать, что это за такой «Фазлы-аллах», ведь по-другому назывался он раньше! Да что Нахимов! Вот и Елисей Белянкин только поплевывает на руки, услышав, что на Синопском рейде стоит на якоре этот самый «Фазлы-аллах».

«Нос у него и корма позолочены, — вспоминает Елисей. — На носу статуя прибита. Работа чистая…»

— Ваше благородие, — обращается Белянкин к вахтенному офицеру лейтенанту Лукашевичу: — поясните на милость, что оно по-русски означает — «Фазлы-аллах».

— «Фазлы-аллах», — говорит Лукашевич, — в переводе означает «богом данный».

Елисей Белянкин круто повернулся и в сердцах стукнул кулаком в борт:

— Ух, пропади ты!

Лейтенант Лукашевич рассмеялся, но, вспомнив, что он на вахте и в такой великий день, вдруг выпрямился, вскинул кверху рупор и выкрикнул гулко:

— Вперед смотреть!

— Е-эсть, смотри-им! — отозвался, как обычно, марсовой.

— «Фазлы-аллах»… — бормочет Елисей Белянкин, качая головой.