Корабельная слободка

Масленица захрипела и, выронив из рук кружку, выпала из повозки. В одно мгновение она, уже лежа на земле, выхватила кинжал из ножен и перерезала на себе аркан. Не помня себя от ужаса, она бросилась бежать обратно к костру, не в силах в первую минуту даже поднять крик. Кошка успел метнуть ей вдогонку жердь с крюком, но промахнулся. А Масленица уже вопила во всю свою исполинскую мочь:

— А-ля-ля-ля-ля! О-о-ой! Sauvez-vous! Les cosaques![67] О-о-ой!

Ударила пушка, и светящееся ядро залило все поле перед траншеями зыбким светом. Началась беспорядочная ружейная пальба. Барабаны передали тревогу по всей линии фронта. Кошка вкинулся в повозку и погнал мула по колеям и без колей, через рытвины и канавы, куда б нибудь, только подальше от траншей и костров, от французских ложементов и французов в секретах — от всего, что неминуемо грозило ему теперь смертью или пленом.

Звон бубенчиков на муле слился с общим шумом поднявшейся суматохи. Но чем дальше отъезжал Кошка в сторону, тем явственнее различал он этот многоголосый звон, словно целую колокольню взгромоздили на мула и она вступала в ход, стоило только мулу сделать шаг.

— Тпру, стой! — крикнул Кошка.

И, соскочив с повозки, он вытащил из-за голенища нож и живо обрезал на муле все бубенчики, не оставив ни одного.

Мул отнесся безразлично к тому, что проделал над ним Кошка. Возможно, что мул даже был этому рад. Шутка ли — греметь бубенцами чуть ли не двадцать четыре часа в сутки! Мухи хвостом не сгонишь без того, чтобы не разгреметься на целых два лье[68] в окружности. Хоть кому надоест!

Во всяком случае, пока что мул во всем слушался Кошку и, где надо было, пускался вскачь, а где надобности этой не было, держал ровную рысь. Светящиеся ядра всё еще посылали во все стороны потоки разжиженного света, а Кошка все уходил и уходил от него в ту сторону, где свет этот должна была полностью растворить в себе ночная тьма. Это произошло, как только Кошка вкатился со своей повозкой в довольно глубокую балку.

С каждым ядром зеленоватый свет начинал плескаться только вверху, по краям балки, а в самой балке было сумрачно, и грохот канонады долетал сюда приглушенно, как из-под земли. Впрочем, пальба скоро вовсе прекратилась. Французы постреляли, постреляли и бросили. Никаких казаков они не обнаружили, как ни клялась и ни божилась Масленица, что сейчас только собственными глазами видела их целую сотню. Все косматые, свирепые, у каждого в руках аркан и на огромной жерди крюк…

А Кошка тем временем в балке катил по дну иссякшего ручья и за поворотом различил в темноте большой камень и дерево, похожее на клен. Да, это был клен, клен с широко растопыренными ветвями, самое подходящее место, где бы передохнуть и пораскинуть, разобраться в обстоятельствах.

— Ну, братишечки, — обратился Кошка неизвестно к кому: — стоп машина, бросай якорь! По всем статьям морского устава.

И, подъехав к клену, Кошка остановил мула.

Нащупав подле себя холщовую торбу и разобрав, что это овес, Кошка разнуздал мула и нацепил ему торбу на голову. Мул сразу пошел встряхивать: головой и хрустеть напропалую.

— Что, брат, нравится? — спросил Кошка. — Со мной не пропадешь! Держись за Петра Кошку крепко; стой, и боле никаких.

Ублаготворив мула, Кошка принялся шарить в повозке, чтобы окончательно уяснить себе положение вещей.

В повозке Кошка ничего особенного не обнаружил. Здесь оказался почему-то только один сапог со шпорой; потом пустой мешок; искусственная коса из жесткого черного волоса; еще банка белил и банка румян; медный подсвечник и медный кофейник. И это всё, не считая двух бочонков и пары кружек. Впрочем, нашелся еще порядочный кусок пирога, обернутый в бумагу.

Пирог был кстати как нельзя более. Кошка порядком намаялся с Масленицей, которая к тому же так и не далась ему в руки. Проголодался Кошка и продрог от долгого ползания по сырой земле на брюхе, на пустом брюхе, в котором теперь, казалось, выводил свои рулады корабельный горнист. Тоже эта скачка — без дороги, в бедовой повозке с кружками, с бочонками…

Кошка тряхнул один бочонок — пусто. Тряхнул другой — переливается. Взгрустнулось Кошке: ой, как грустно стало, и неприютно, и зябко!.. Подставив кружку, Кошка нащупал ручку краника, повернул ее и нацедил себе пахучего питья.

«Верно, гром», — решил Кошка понюхав.

И не ошибся: это был действительно ром, довольно крепкий, не послабее того пенника, которым Кошке случалось иногда угощаться в Корабельной слободке, в трактире «Ростов-на-Дону». В таком случае…

— Бувайте здоровы!

Кошка пожелал этого вслух всем добрым людям на всех севастопольских бастионах и перелил ром из кружки себе в желудок. Потом он с минуту молчал, раздумывая. И наконец сделал вывод:

— Знатный гром! Годится в дело.

Чтобы не терять времени попусту, Кошка тут же перекатил через глотку себе в желудок вторую кружку, отломил от пирога и закусил.

Каким образом у него в руках опять очутилась полная кружка, Кошка уже не заметил, это как-то вышло само собой. Однако Кошка не стал пока пить, а держа в руке кружку, обратился к мулу с таким словом: