Корабельная слободка

— En avant, zouaves! — раздался чей-то возглас. — En avant, mes braves![80]

И огромная толпа бородачей в фесках зарычала в ответ и в несколько прыжков очутилась у входа в башню.

Но здесь из всех щелей высунулись абордажные пики. Они кольнули и отошли обратно, и бородачи отбежали от башни, обливаясь кровью. Не обращая внимания на раны и кровь, они дали залп, но пули застряли в тюфяках, которыми был завален вход. А из башни всё стреляли и стреляли — сорок защитников Малахова кургана против десяти тысяч штурмующих солдат.

В это время с Павловского мыска через Корабельную слободку мчался на своем белом коне начальник обороны Корабельной стороны генерал Хрулев. Недалеко от кургана стоял в резерве Ладожский полк, ожидавший сигнала к выступлению.

— Благодетели, за мной! — крикнул Хрулев. — Вперед!

— Ура-а! — ответили ему солдаты и бросились за ним к воротам кургана.

Мост через ров был цел, но ворота кургана французы уже завалили корзинами с землей, опрокинутыми пушками, орудийными лафетами, грудами камня. На кургане в разных местах еще кипело в кровопролитном бою, но это были последние судороги Малахова кургана.

Ладожцы бежали за генералом Хрулевым по мосту. Штуцерные пули жалили насмерть, но солдаты ничего не замечали, ничего не слышали, кроме этого вольного, как ветер, лихого крика:

— Благоде-тели-и!

Хрулев во весь опор несся к воротам. Он перекинул на всем скаку нагаечку из правой руки в левую… И вдруг упала его рука…

Пуля оторвала ему на левой руке большой палец, и нагаечка скользнула вниз, под ноги коню. В то же мгновение Хрулев почувствовал удар, точно всем телом шибнуло оземь. Но генерал оставался на коне, только крик его сразу оборвался да из руки била кровь. Да еще лицо похолодело и по ногам, под исподним, будто проползло что-то.

— Мне… нехорошо… — сказал он, едва ворочая языком. — По… поддержите меня…

И упал подбежавшим солдатам на руки. Ладожцы отхлынули от моста, вынося на руках своего генерала.

— Благо… благодетели… — силился что-то сказать солдатам Хрулев, но так и не сказал.

Речь вернулась к нему только спустя час, когда его перенесли на катер, чтобы переправить с Павловского мыска на Северную сторону. Хрулев, лежа в катере, увидел вдалеке на Малаховом кургане флаг, но сквозь дым и пыль не мог разобрать цветов.

— Флаг, — произнес он чуть слышно.

Он поднял руку и вновь уронил ее на носилки.

— Да, — сказала девушка в сером саржевом сарафане и белом переднике.

— Какой? — спросил Хрулев.

— Французский, — ответила девушка. — На Малаховом.

— А на других бастионах?

— Всюду штурм отбит, — сказала девушка. — Да и на Малаховом будто еще стреляют. Надо быть, и с кургана француза сбросят.

— Вы думаете? — И Хрулев внимательно посмотрел девушке в лицо. — Кто вы?

— Я — Даша Александрова с Павловского мыска, из госпиталя, — ответила девушка. — Дашей Севастопольской стали теперь звать.

— Даша Севастопольская?.. Слыхал, а вижу впервые. Даша Севастопольская… — повторил Хрулев и закрыл глаза.

Даша не ошиблась. На Малаховом еще стреляли. Стреляла кучка людей из амбразур башни на кургане. Сраженные Иголкиным, уже свалились два ординарца генерала Мак-Магона, командовавшего на кургане. Иголкин, конечно, метил в самого генерала, алевшего под башней, как стручок красного перца: красные штаны и красная шапка, ленты, канты, аксельбанты… Но генерал прижался к стене, и пулей уже было его не взять. Он кричал что-то… «Кар-кар!» — показалось Иголкину.

— Не каркай! — твердил Иголкин, посылая вниз пулю за пулей, и вдруг заметил, что пули все.

Он обернулся и увидел поручика Юньева, метавшегося по башне. Юньев перебегал от амбразуры к амбразуре, чтобы определить положение… да, безвыходное положение.

Весь курган затопили красные штаны, красные шапки, красные фески. Штуцерные пули целыми роями залетают в башню сквозь те же амбразуры. И гранаты пошли хлестать через дверь. Уже мало осталось от сорока человек, бросившихся в башню вместе с поручиком Юньевым час назад. Дым… в двери ползет дым!.. Французы развели костер у входа и хотят выкурить Юньева дымом. Как быть? Вот Иголкин, весь в крови… Он смотрит из угла на Юньева, словно спрашивая: как быть? И другие — тоже опаленные, окровавленные, — все смотрят на Юньева.

— Под башней пороховой погреб, — говорит Юньев. — Когда огонь доберется до пороха, мы все взлетим на воздух.

— И в раю не скучно, и в аду не страшно! — тряхнул головой Иголкин и разорвал на себе сорочку, чтобы перевязать раны.

Никто Иголкину не ответил. Все стояли молча, ожидая, что вот ударит, и тогда — конец.

Но снаружи… Снаружи стали кричать что-то. Слышно было, как там зашипел костер, заливаемый водой. Французы как-то доведались о пороховом погребе и давай скорей заливать. Только взорвись башня — и не видать бы больше генералу Мак-Магону своего замка в Монтаржи; осталось бы от генерала на Малаховом кургане только мокрое место.

А снаружи снова крики; один Юньев, может быть, разберет, что кричат они там. Юньев швырнул в сторону свой пистолет, для которого у него не осталось ни одного заряда, сел на покрытые пылью нары и схватился за голову.