Корабельная слободка

— Товарищи, — произнес он глухо: — мы исполнили, свой долг, Россия нас не забудет.

Он поднялся с нар, высокий, с черными кудрями. Глаза у него на бледном лице горели…

— Ко мне, товарищи!

С полдесятка уцелевших людей тесно обступили его. Он что-то еще сказал, но его слова были заглушены страшным воем где-то в самой башне, чуть ли не под нарами, подле которых стоял Юньев. И оттуда, из-под нар, сразу полезли, точно стаи тараканов, алжирские стрелки.

— Окошко-о!! — вдруг закричал Юньев.

«Ах, окошко под нарами! — словно выстрелило у него в мозгу. — Но оно в решетке?!»

Да, под нарами было окошко, и оно было в решетке. Но в грохоте перестрелки, в шуме и криках не слышно было защитникам башни, как французы высадили решетку и в башню полезли алжирцы. Не успел еще Юньев сообразить это, как на него набросились, свалили, скрутили ему руки шарфом и потащили к выходу.

Кровавый туман застил Юньеву все вокруг. И его совсем оглушил нечеловеческий вой этих черномазых с дико вылупленными глазами. Тошнота стала неудержимо подкатывать к горлу от страшной усталости и от козлиного запаха, который исходил от никогда не мывшихся алжирских стрелков.

Юньев пришел в себя только на воздухе. И ему сразу бросились в глаза пламя и дым над Севастополем и море вражеских солдат, куда ни взгляни. В нескольких шагах от башни, лицом к открывшемуся входу, стоял Мари Морис Мак-Магон. Он не смог скрыть своего изумления, когда увидел горсточку людей, вытащенных алжирцами из осажденной башни. Мак-Магон нервно подергал темляк на своей сабле и, взяв руку под козырек, пошел навстречу этим людям, подобных которым он еще не видел.

И тогда из тысячи грудей вдруг вырвалось восторженное «ура» в честь русских храбрецов, и где-то близко грянула музыка, и вверх полетели красные шапки… Но вот очутились они друг перед другом лицом к лицу, генерал Мак-Магон со своими адъютантами и поручик Юньев с истерзанными товарищами своими.

— Как ваша фамилия, поручик? — спросил Мак-Магон и крикнул: — Deliez-les![81]

— Михаил Юньев, ваше превосходительство, — машинально ответил поручик, чувствуя только, что кто-то позади нетерпеливо теребит у него на руках затянутый тугим узлом шарф.

— Юниев? — переспросил Мак-Магон и выкатил свои светлоголубые глаза, словно опять изумился, на этот раз — неизвестно чему. — Запишите, — кивнул он адъютанту: — поручик Юниев… Скажите, поручик, на что вы рассчитывали, обстреливая две наших дивизии из десятка разбитых штуцеров?

— Мы исполняли свой долг перед родиной, согласно данной нами присяге, ваше превосходительство.

— Вы вели себя геройски, поручик, — сказал Мак-Магон. — Ваше имя должно стать достоянием истории. Да. Это так.

Взгляд Мак-Магона упал затем на полуголого человека с обвязанной головой, улыбавшегося во весь свой рот до ушей.

— Чему улыбается этот человек? — спросил Мак-Магон.

— Этот человек всегда улыбается, — ответил Юньев. — Он никогда не теряет присутствия духа.

— A-а… гм… А как фамилия этого человека?

— Иголкин, ваше превосходительство. Рядовой Иван Иголкин.

— Иголькин, — повторил вслед за Юньевым Мак-Магон. — Запишите: Жан Иголькин. Он тоже герой.

Иголкин, услышав, что речь идет о нем, вытянул руки по швам, но улыбаться не перестал.

— Иголькин, — повторил еще раз Мак-Магон.

Он сунул руку в карман своих красных штанов и достал оттуда кожаное портмоне с вытисненным на нем гербом. Вынув из портмоне золотую монету, он щелкнул себя по подбородку, подмигнул Иголкину и произнес:

— Иголькин, водка, водка…

Мак-Магон хрипло рассмеялся, запихал Иголкину в кулак монету и ткнул его при этом в голый живот. Иголкин взвизгнул, схватился за живот и затрясся от смеха. У Мак-Магона мгновенно сбежала с лица улыбка, он перестал смеяться, резко рванул руку к козырьку и направился к башне. К пленным подошел конвой, и они двинулись вниз по лицевому скату кургана.

— Иголкин, — спросил Юньев, — чему это ты так смеялся?

— Да спервоначалу, Михаил Павлович, стало меня разбирать от речи ихней, — ответил Иголкин. — Вовсе непонятный язык: «он-мон-бон-бон»… Поди угадай, что к чему. Верно, нарочно придумано, чтобы русскому человеку не понять, к чему оно клонится. Так нет же, думаю: кого-кого, а Иголкина не проведешь. Мели, Емеля, твоя неделя, а там еще посмотрим! Ну, а как ткнул меня этот шут полосатый по голому пупу, так мочи моей не стало: смерть моя, щекотки боюсь.

Они спустились с кургана и перебрались через ров по перекидному мосту. Впереди шел Юньев, за ним — Иголкин. Веселый Иголкин что-то еще рассказывал, но Юньев занят был своими мыслями. Однако он остановился и глянул на Иголкина, когда тот неожиданно замолк.

Иголкин не улыбался больше. Наоборот, лицо у него было угрюмо. На лбу, несмотря на холодный ветер, выступили капельки пота.

— Михаил Павлович… — молвил он чуть слышно. — Так, значит, как же это, Михаил Павлович? Значит, не видать нам теперь… не видать нам родной сторонки?..

Юньев поднял голову.