Корабельная слободка

— Ну да, красно; я ведь говорил… А ты, Мишук, у тебя во рту?

И у Мишука во рту было красно. Красно было во рту и у самого Николки. Это удостоверили Мишук и Жора, сами тоже заглянувшие Николке в рот. Почему же все-таки так получается? Читаешь слева направо — все понятно: ресторация. Читаешь справа налево — и вот сначала как будто подходяще: яиц; зато потом — и вовсе не понять: а рот сер.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись все трое и стали кричать в раскрытые двери харчевни, откуда на улицу шел густой запах скумбрии и прогорклого масла. — Яиц, а рот сер! Яиц, а рот сер! Дядя, посмотри, что у тебя на вывеске напечатано!

Из-за стойки вышел ресторатор, толстогубый маслянистый человек, лупоглазый и волосы кольчиками, и до чего же похожий на того барашка, который с вывески глядел на озорных мальчишек!

— Что у тебя напечатано на вывеске? — кричали они, перебивая друг друга. — Ха-ха-ха!

Ресторатор даже как-то мекнул по-бараньему:

— М-мэ!

Потом, закатив глаза, поглядел на свою вывеску и прочитал вслух:

— Ресторация.

— Нет, ты не так читай! — кричал ему Мишук. — Ты не так читаешь. Ты начни вот отсюда, а читай вон туда.

Ресторатор посмотрел на Мишука, похлопал глазами и, снова мекнув, опять уставился на свою вывеску.

— Яиц, а рот сер, — прочитал он совсем неожиданно для себя; и повторил задумчиво: — а рот сер.

— Ага, — закричал Николка, — видишь? А рот сер.

— А рот сер, а рот сер! — стали кричать ребята и бросились прочь бегом, оставив ресторатора в полном недоумении.

У хлебных рундучков они увидели большую толпу, напряженно внимавшую кому-то, кто басовито и сипловато о чем-то нараспев вещал сгрудившемуся здесь народу. Мишук, Николка и Жора поднимались на цыпочки, подпрыгивали вверх, но ничего разглядеть не могли.

— Это, верно, дяденька Ту-пу-ту? — сказал Мишук. — Будто его голос… А ну, Николка, нагнись.

Николка нагнулся, упершись руками в колени. Мишук вскочил к нему на спину и, поддерживаемый за руку Жорой, увидел старика в заплатанной матросской куртке. Старик зажат был в живое кольцо человеческих тел.

— Ту-пу-ту, Ту-пу-ту! Он, — подтвердил Мишук и спрыгнул с Николкиной спины.

XII Чудесный ящик

Это был и впрямь он, отставной матрос из ярославцев Егор Калинников, по прозвищу Ту-пу-ту, однорукий и одноногий. После морского боя под Наварином в 1827 году Егор Калинников очнулся в корабельном лазарете и, заметив у себя на теле как бы нехватку, объявил сидевшему у него в ногах закадычному другу, земляку-волгарю Елесе Белянкину:

— Елисей, разумей: куда как лучше туловищу без ноги, нежели ноге без туловища. Имею туловище — значит, жив. И хоть одна теперь у меня рука, да коли придется, так и той можно поднести чарку к губам. А заместо ноги будет у меня теперь деревяшка — ту-пу-ту.

И стал с этого дня веселый матрос Егор Калинников Егором Ту-пу-ту.

«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — стучит деревяшка Егора по каменистым тропкам Корабельной слободки, где в хатенках своих матросские жены поджидают мужей из дальнего плавания. У Егора на спине ящик, а в ящике — чудеса.

«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — шагает Егор по аллеям Мичманского бульвара, где по утрам сидят на зеленых скамейках отставные адмиралы. Адмиралы читают на бульваре газеты «Русский инвалид» и «Северную пчелу». Давно оглохшие от пушечной пальбы и просто от старости, адмиралы разговаривают, крича во весь голос, точно командуют на корабле во время жестокого шторма. Егор со своим ящиком подтягивается, выпрямляется, обнажает голову и — ту-пу-ту, ту-пу-ту — лихо проходит мимо адмиралов, утрамбовывая деревяшкой морскую гальку, рассыпанную по аллее.

На базаре, на Корабельной стороне, в толчее матросов с военных кораблей, греков-рыбаков, татар-садоводов и босоногих мальчишек, Егор дает свои представления.

В ящике у Егора дыра, в дыру вставлено увеличительное стекло. Установив свой ящик на раскидную подставку, Егор объявляет:

— Гей, молодки, павы-лебедки, ребята-ежики, матросские ножики! Покажу я вам Париж, город — прямо угоришь. И жарко и парко, любо-дорого-мило. Подходи, по копейке с рыла.

Поглядеть на Париж всего за медную копейку охотников на базаре много. Тем более, что в чудесном ящике Егора Ту-пу-ту можно заодно увидеть и «русскую знать, что любит денежки мотать: едет в Париж с золота мешком, а возвращается с палочкой пешком».

Но в последние годы зрителей у Егора Ту-пу-ту сильно поубавилось. Во всем Севастополе не осталось почитай ни одного человека, кто бы не видел Парижа и русскую знать у Егора Ту-пу-ту в его ящике с увеличительным стеклом. Разве только какой-нибудь татарин из глухого аула остановит где-нибудь поблизости свою скрипучую маджару, запряженную парой верблюдов. Он будет долго рыться в бездонных карманах своих широчайших шаровар, чтобы выудить оттуда копейку и положить ее на ящик с городом Парижем. И будет поджарый татарин, высушенный крымским солнцем, глядеть на Париж с утра и до полудня, покачивая головой, и причмокивая, и приговаривая:

— Ц-ц-ц… Скажи пожалуйста! Ай-ай…