Корабельная слободка

А вот в Корабельной слободке, у старика Позднякова — две внучки-сиротки, и хатенка у него прохудилась, стала совсем как решето. И пособить некому и нечем. А у Лизаветы Фроловой и двух копеек не нашлось, чтобы уплатить за доставку письма по почте, которое пришло от свекра, откуда-то из затерянной деревни Вологодской губернии.

К дедушке Перепетую Елисей заходил каждый день: то с письмом из Одессы от одного либо от другого сына, то с газетой «Русский инвалид». Дедушка предлагал почтарю отдохнуть у него под шелковицей и потчевал Елисея нюхательным табаком. Но, как обычно матросы, Елисей был курильщик и табаку не нюхал.

— Всюду ты теперь гость желанный, — говорил Елисею дедушка, — а должность твоя, что ни говори, каторжанская. Легкое ли дело — с утра до ночи на ногах! Налью-ка я тебе бузы в кружку. Дашенька, нацеди нам бузы холодненькой.

Даша спускалась в погреб, где в бочке томилась и бродила пшенная буза. В погребе было темно и прохладно. Даша не боялась темноты. Но в темном погребе ей вспоминался отец. Матросы с фрегата «Кагул» рассказали Даше, как в Синопском бою зашибло Дашиного батю мачтой насмерть и он упал, чтобы уже больше не встать никогда. Зашили тогда батеньку в парусину и, привязав к ногам чугунное ядро, спустили с «Кагула» в море. И осталась Даша круглой сиротой.

Из отверстия в бочке буза бежала в ковшик. Даша, наклонившись, следила, как наполняется он светлокоричневой пеной. И случалось, что крупная слеза, покатившись из Дашиных глаз, попадала в ковшик вместе с бузой.

От бузы Елисей не отказывался. И пока он, сидя на лавочке под шелковицей, освежался игристым напитком, дедушка, вздев на нос очки, пробегал страницу газеты либо полученное письмо.

Последнее письмо, доставленное дедушке Елисеем Белянкиным, было запечатано в серый конверт с красным почтовым штемпелем. Елисей уже знал, что если на конверте красный штемпель, то, значит, весит письмо целых три лота[27]. Значит, много чего написано в таком письме, будет что почитать.

Дедушка Перепетуй, хотя сразу узнал почерк старшего сына Михаила, сначала тоже удивился красному штемпелю на конверте и почти восьми мелко исписанным страницам плотной бумаги. За очками далеко ходить не надо было: они были тут, на столе. И дедушка Перепетуй принялся читать.

«Драгоценный родитель мой, Петр Иринеевич, — писал дедушке Перепетую почтительный и любящий сын. — В первых строках моего письма уведомляю вас, что все мы пребываем в добром здоровье и благополучии, чего и вам на долгие годы желаем. Все мы тут натерпелись страху, а всё от этих англичан, а как все произошло, отпишу вам подробно.

Дело это началось еще 27 марта сего 1854 года. Прежде чем идти мне на пароход, где чистим котлы и ремонтируем машину, сидел я на терраске у себя; и все мы кушали чай, всем семейством: я и невестка ваша Настюша и внучек Павлушенька. И Павлушенька испугался и даже чай пролил, потому что, как гром среди ясного неба, ударила пушка; раз ударила и в другой. Я — сразу на улицу да на набережный бульвар, а там уже полно народу. Говорят — пальба с нашей стороны, стреляют из Карантинной гавани холостыми. А почему вдруг пушечная пальба, вот послушайте.

Того же утра, когда мы всем семейством кушали на терраске чай, явился у нас на рейде военный пароход, названием «Фюриус». Пароход — большой, машина в пятьсот лошадиных сил, и шел он, как разбойник, без всякого флага. Ну, по Карантинной гавани команда — палить холостыми. Знай, дескать, гость незваный, порядок, коли запамятовал; знай, что честное судно, входя в гавань, поднимает флаг своей нации. Вот и проучили невежу. Стали палить из Карантинной гавани — он и поднял свой флаг. Глядим, ан флаг на нем английский. Что будет, думаем!

С парохода, глядим, спускают шлюпку, и шлюпка под белым парламентерским флагом идет прямо к берегу. Подошла к берегу, встал в шлюпке офицер, спрашивает про английского консула Эмса. Ну, а Эмс уже с неделю как выехал, война потому что между державами. А с Эмсом и французский выехал консул де Вуазен. И хорошо, что выехали, скатертью дорожка.

Офицер в шлюпке выслушал это, что было сказано ему, и, значит, по-английски гребцам: поворачивай, мол, братцы, оглобли, загребай правая, греби левая. Пошли они обратно к пароходу своему, к «Фюриусу», а пароход, чем дожидаться шлюпки, двинулся к молу. Не иначе, думаем, как промеры дна произвести, на береговые батареи взглянуть или для другого какого лазутчества. Так оно и вышло.

Подвигается пароход, а на носу матрос раз от разу лот[28] забрасывает. Ах, думаем, злодей! Среди бела дня, при всем честном народе! Так получай же! И командир порта дает команду.

Навели это на пароход пушечку да как влепили затрещину, так что кожух, в котором колесо, сразу в щепы. Смотрим, поворачивает «Фюриус», шлюпку подобрал и без оглядки прочь. Только дыму напустил на набережный бульвар, мы потом чихали. Но это, батюшка Петр Иринеевич, только присказка, а самая-то суть впереди.