Корабельная сторона

— А чтобы ты не удрал, я запру квартиру на ключ,— и, хитро улыбнувшись, Санькина мама дважды повернула ключ в двери.— Не скучай, я скоро…

Санька скорчил кислую мину:

— И так никуда бы не делся! Но уж если вам хочется,— махнул он рукой,— запирайте!

Не успела Мария Петровна сойти с крыльца, как «больной» уже был на ногах. Достав из кладовки старый отцовский рюкзак, вытряхнул из него все свои сокровища: игрушечный кортик, оловянный револьвер, почти взаправдашний, остов мелкокалиберного пистолета «монтекристо», порванную футбольную камеру и сломанный фотоаппарат «Юнкор». Сунув револьвер в карман, а «монтекристо» заткнув за пояс, пошел на кухню. Распахнул шкаф, где хранилось съестное, и стал соображать, какие продукты им могут понадобиться в дороге.

Бросил в рюкзак буханку белого хлеба, туда же полетели комки рафинада и кольца только что забракованной копченой колбасы, две пачки чая и здоровенный кусок свиного сала.

«Кимка с Сенькой разыграют,— решил Санька. Сам он сала не ел и есть его не собирается.— Чего бы еще прихватить? Может, ванильных сухарей? Точно.— Вслед за салом в рюкзак отправился полотняный мешочек с сухарями.— Теперь, кажется, все!..» Вот только вооружение у него вроде слабовато. Будущему мореплавателю без кортика не обойтись!..

Взгляд Меткой Руки задержался на полуметровом кухонном ноже. «Чем не шпага? Возьму!»

Завернув тесак в клеенчатый фартук, запихал и его в рюкзак.

А теперь — прощай, родимый дом! Свидимся ли еще когда? Кто знает! У Саньки защипало в носу. Он прошелся по квартире, заглянул во все излюбленные уголки, погладил особенно милые сердцу вещи. На какое-то мгновение задержался возле письменного стола.

«Бедные мама с папой!.. Как они будут горевать! Подумают еще, что их сынок утонул во время купания…» Нет, это слишком жестоко. Он должен избавить родителей от излишних тревог. Вырвав из тетради чистый лист бумаги, Санька торопливо набросал:

«Дорогие папа и мама!

Меня не ищите и не беспокойтесь. Ухожу в моряки. Вернусь через год, не раньше. 

          Ваш сын Александр».

Положил лист на видном месте. Постоял минутку, что-то соображая, потом добавил:

«Целую».

И нацарапал какие-то закорючки, должные изображать подпись.

Выставил из окна марлевую сетку и выпрыгнул на улицу. 

Глава шестая

Когда Соколиный Глаз и Мститель, нагруженные провизией, подошли к «Аладину», их остановил грозный оклик:

— Стой! Кто идет? Стрелять буду! — И полуметровая стрела угрожающе повела металлическим жалом в сторону дерзких пришельцев.

Мститель попятился. Но Соколиный Глаз, гордо отставив правую ногу в сторону и подбоченясь, презрительно бросил:

— Соколиный Глаз и Мститель Черного моря не боятся ничьих угроз! Но сейчас они стоят на тропе дружбы и оставлять ее до поры не намерены. Мы пришли к Меткой Руке выкурить трубку мира!

Стрела опустилась.

— Меткая Рука всегда рад Соколиному Глазу и его брату — Мстителю! Проходите к огню в моем вигваме. На вертеле жарится только что подстреленный бизон, а в кувшине играет веселящий напиток!

— Смотри, как чешет, прямо как по-писаному! — восхитился Мститель Черного моря.— Вот это память! А как книга-то называется?

— «Последний из могикан». Саньке мать подарила на день рождения. А сочинил ее писатель Фенимор Купе́р.— Кимка сделал ударение на последнем слоге, и Санька, обладавший не только прекрасной памятью, но и великолепным слухом, поморщившись, поправил приятеля:

— Ку́пер, а не Купе́р.

— Пусть Ку́пер,— согласился Кимка,— Только это не по-русски, а по-американски… Ну, ладно. Ты вот что, Купер, спускай поскорее веревку, то есть легость, провизию примешь!

— Айн момент!

Старый, но еще крепкий легость, с шишкой на конце, просвистел в воздухе. Санька бросил его, как ковбои лассо. И если бы Соколиный Глаз не увернулся, петля захлестнула бы его.

— Эй, ты, красуля,— взревел вождь краснокожих,— за такие штучки карточку попортить могу!

Однако на Саньку эта угроза совершенно не подействовала. С Кимкой он мерился силами не раз и не два, и все у них выходило вничью, так что пугаться ему было нечего. Впрочем, Соколиный Глаз тоже военных действий открывать не собирался. Вместе с Сенькой он хлопотал возле мешка с провизией, помогая опутывать «пудовик» морскими петлями и узлами.

— Вира! — наконец скомандовал Сенька.

— Есть вира! — Мешок поплыл вверх.

— Как на военном корабле,— одобрил Кимка, подкручивая воображаемые усы. Он изображал из себя бывалого капитана — глядите, мол, и мы не лыком шиты! — Боцман, свистать всех наверх! По местам стоять, с якоря сниматься! — подал он отвальную команду. И, сунув в рот милицейский свисток, издал такую отчаянную трель, что дружки зажали уши ладонями.

— Вот это дал! Чуть барабанные перепонки не вышиб,— похвалил Санька.

— Наверное, в Гамбурге было слышно,— добавил уважительно Сенька,— до сих пор в ушах горох перекатывается.— И он затряс головой.

Похвалы для Соколиного Глаза — как суконка для медяшки: чем их больше, тем больше сияния. Санька попробовал взять реванш: