Корабль

Последние его слова были произнесены с неожиданной добротой, которая сумела окончательно меня успокоить.

—Тогда до вечера! , направляясь к выходу.

—До вечера! – ответил он мне

11

Всё то время, пока я мыл палубу, все мои мысли были заняты только предстоящим разговором. Истязая себя и изматывая, я раз за разом прокручивал, что можно было бы сказать Либеру, но ничего путного не находилось. С чего мне начать, о чём говорить и к чему свести нашу беседу – я не знал. Мысли перемешивались, наскакивая одна на другую, и ни одна из идей, возникших из слияния этих мыслей, меня не устраивала. Нужно было как-то передать ему мои ощущения, надежды. Но какие у меня имелись надежды, я и сам не знал! Что мне было от него нужно? Я просто слепо верил, что он может мне как-то помочь, что он поймёт мои переживания, и вместе мы придумаем что-нибудь. Но что должны были мы придумать и зачем? Ещё мне хотелось просто дружеской беседы без утаиваний и недосказанностей. . Может, на самом деле в этот момент я был глупцом и наивным мечтателем? Может, он вовсе не тот, кто был мне нужен? Мне хотелось надеяться на обратное, так что я гнал от себя плохие мысли. Обед я пропустил, есть мне не хотелось. Размышления перебивают всякий голод. Когда Солнце садилось, заревел наконец долгожданный звон, и я стремглав пошёл в столовую, сел за столик, за которым повстречался мне утром Либер и сидел там около часа.

Я успел поесть и ещё подумать о том, что буду говорить, хотя я так и не нашёлся, как построить свою речь должным образом.

Когда многие уже покинули столовую, большинство мест осталось пустовать и лишь кое-где продолжали сидеть люди, Либер вступил в помещение, выглядев при этом уставшим и измотанным. Когда он сел за стол, тихо поздоровавшись со мной, эта усталость проявила себя ещё сильнее. Лицо Либера казалось выжатым, и каждая его частичка говорила об истощении. Под глазами вырисовывались чёрные мешки. Еды он не взял.

—Почему не ешь? , не удержавшись.

Полусонным, болезненным взглядом Либер посмотрел мне в глаза и сказал с видимым непониманием сути моего вопроса:

—А по-твоему, это можно есть?

Суть его ответа была, однако, понятна мне более чем хорошо, и я с грустью в голосе спросил:

—Да, понимаю, но есть-то что-то нужно?

Оба мы знали, что вопрос этот был риторическим и что ответа он, как такого, не требовал, так что мы просто посидели с полминуты молча. Я снова заговорил:

—Да, еда, конечно, здесь омерзительная…

В этот момент Либер взорвался: