Корабль-греза

Конечно, внутри корабля я цикад не слышал. Но я воспринимал их своим нутром. Мое Сознание слышало их. Они его призывали, призывали мое Сознание к себе. Так что я ухватился за поручень трапа, левой рукой, тогда как правой опирался на трость. Которая теперь вообще впервые показала, на что она способна. Потому что первую ступеньку я уже одолел.

Остановиться, перевести дух и справиться с болью.

Дальше. Вторая ступенька.

Остановиться, перевести дух и справиться с болью.

Третья ступенька, четвертая.

Как хорошо, что я больше не пью никакого алкоголя, даже вина. И как хорошо, что я больше не курю. Хотя иногда я все же скучаю по куреву, тогда как к алкоголю стал совершенно равнодушен.

Пятая ступенька.

Если ты сейчас упадешь, всему конец, навсегда конец. Причем хуже всего, если этот конец будет не окончательным концом. Такого я своему Сознанию не причиню. Нет, я сумею подняться до самого верха. И — поднялся наверх.

Маленькая дверь была открыта: боковая, новая для меня. А ведь когда-то, если мне не удавалось уснуть, я так часто озорничал на палубах. Как всегда говорит Татьяна.

Ночь веяла сквозь. Я видел, как море сверкает непроглядной чернотой.

В каком месте солнечной палубы я выйду наружу, это я, правда, знал. Вокруг самой верхней надстройки пролегает беговая дорожка. По ней я тогда часто ходил, иногда вместе с другими, которые, однако, хотели, как это называется, поддерживать себя в форме. Такое меня никогда не интересовало, и уж тем более — с тех пор, как Петра начала заниматься йогой. Асаны, всегда говорила она, мои Asanas (36). А я, когда она меня раздражала, ее передразнивал: «Проваливай, тебя ждет твой ананас». И после всего этого она хочет, чтобы кто-то поверил, будто она и есть визитер, постоянно держащий меня за руку. Как если бы плач, которым всякий раз все заканчивается, не был совершенно фальшивым.

Так что я это себе просто вообразил, когда, может быть, все-таки разок взглянул на своего визитера. Вообразил, будто он — женщина. Вероятно, я надеялся, что, возможно, всё еще можно поправить, хотя бы ради Свена. О чем теперь, наверху этого узкого, но очень крутого трапа, мне в самом деле не следовало думать.

Я должен был сконцентрироваться, если не хотел отступать. Раз уж я зашел так далеко.

Прежде всего речь теперь опять шла об этом комингсе в нижней части проема двери, которая хорошо уже, что была хотя бы открыта. Но это, собственно, не обычная дверь, а водонепроницаемая — прямоугольная выпуклая массивная переборка, мне по плечо, из стали [129]. Правда, она тоже поворачивается на петлях.

Я оперся руками о края дверного проема. Теперь получилось перенести одну ногу через комингс.

Я повернулся, спиной вперед и ухватившись за эти боковые края. Нагнулся и подтянул другую ногу. Но тут я почувствовал такую боль в правом плече, что трость у меня упала. Которую я зажимал под мышкой. Самое худшее, что она упала вовнутрь помещения. Шлепнулась прямо перед последней ступенькой трапа. Окажись она на два сантиметра дальше, она бы с грохотом скатилась вниз по всем ступенькам. Это был бы, может, и не мой конец, но конец для цикад.

Тем не менее я не знал, что теперь делать. Просто стоял там, уцепившись за боковые края, и сквозь зубы втягивал воздух. Прежде всего должна была успокоиться боль. При такой судороге я бы никогда, даже опустившись на четвереньки, не достал бы свою трость.

Но тут я услышал звонкие, упругие, равномерные шаги. И оказалось, что это не кто иной, как маленькая украинка. Ты не поверишь, как и я не мог в это поверить. Но она всегда, как она потом рассказала, совершает пробежку, именно так поздно ночью. Бегать ночью приятней всего. Если я правильно понял ее английский. Но это она рассказала уже при цикадах.

What are you doing here? (37) — воскликнула она и остановилась, тяжело дыша. Ей нужно было перевести дух.

Она растерянно и испытующе взглянула на меня. You are okay? (38) Увидела, как я держусь за края дверного проема. Само собой, я ей ничего не ответил.

Она взяла меня за руку. Но я покачал головой, хотел привлечь ее внимание к цикадам. Плевать, что мое тело — одна сплошная рана.

Она не поняла. Поэтому, когда она хотела меня поддержать, я снова покачал головой и очень далеко откинул ее назад. Закрыв при этом глаза. Наклонил голову, чтобы мое ухо оказалось наверху. Это она, само собой, поняла.

Теперь она прислушивалась, как и я. Тоже закрыла глаза. И потом тихо сказала: Tsykady. Тряхнула головой, снова закрыла глаза, снова прислушалась. И, с еще большим изумлением: Tsykady, Tsykady.

Ее дыхание уже опять стало спокойным.

Я немножко улавливал носом едкий запах ее пота. Насквозь промочившего сзади пуловер с капюшоном. Это я заметил, когда она положила мою руку на свою талию. И в третий раз произнесла: Tsykady. Она была точно так же зачарована ими, как я.