Корабль отплывает в полночь

Чем бы ни объяснялось это явление, оно заметно подстегнуло мое воображение. Но не сказать чтобы я в этом нуждался. Меня почти всерьез беспокоит степень, до которой мой разум возродился к жизни за каких-то несколько часов на Пике Одиночества. Боюсь, он становится чересчур уж острым, будто нож с тончайшим, как бумага, лезвием, который только гнется, когда пытаешься им что-нибудь разрезать…

9 января. Наконец-то после ряда неудачных попыток я действительно начал. Изобразил, как мои чудища держат совет на дне фантастически глубокой расщелины или каньона на своей полуночной планете. Не считая тонкой, с зазубренными краями полоски звезд наверху, света там нет – запасы радиации у них настолько истощились, что много веков назад им пришлось прекратить тратить ее на такую роскошь, как освещение. Но их пустые глаза уже привыкли к звездному свету (хотя даже им, при всей их мудрости, неведомо, как извлечь из звезд хоть немного тепла), и они в состоянии смутно различать друг друга – огромные, лохматые, паукообразные силуэты, скорчившиеся на скалах или плотно прижавшиеся к грубому камню стен. Там царит невероятная стужа – под их защитный мех силится проникнуть холод, что сродни холоду межзвездного пространства. Общаются они между собой при помощи мыслей – нечастых, хорошо отточенных мыслей, ибо даже размышления требуют энергии. Они вспоминают свое славное прошлое – свою процветающую юность, свой деятельный расцвет. Они отмечают поражение, которым заканчивается вековое сражение с холодом. Они раз за разом подтверждают свое первобытное и непоколебимое стремление выжить.

Получилось здорово. Даже всегда беспристрастный Джон это отметил, хоть и сардонически попрекнул за подобную диковатую сказочку после стольких лет вежливого пренебрежения к его фантастическим рассказам.

Но совсем недавно, когда я делал первые безуспешные попытки взяться за перо, этот отрывок просто никуда не годился – я уже чувствовал, что готов уступить напору нагло ухмыляющегося города. Теперь могу признаться, как многие годы опасался, что не имею никаких творческих способностей, что мои многообещающие ранние отрывки были всего лишь детской причудой. Дети часто показывают проблески самых удивительных дарований, которые благополучно теряют, как только становятся старше: живого, ничем не скованного воображения, чуть ли не ясновидения, и всего прочего в этом духе. Что люди хвалили в этих моих первых рассказиках, так это искренность чувства и необыкновенно острое проникновение в побудительные мотивы взрослых. И боялся я лишь одного: что все это только некая «телепатия», неосознанное выхватывание отрывочных мыслей и переживаний взрослых, меня окружавших; что все те вещи, которые столь привлекательно и впечатляюще выглядели на бумаге, особенно если учесть, что их написал ребенок, на самом деле требовали не больше творческих способностей, чем ремесло стенографиста. Меня даже всерьез беспокоило, не обнаружу ли я в один прекрасный день, что пишу автоматически! Какие только дурацкие страхи не зарождаются в голове у художника, когда минует творческий кризис, – Джон говорит, что это типично для нашего сообщества в целом.

Как бы там ни было, но манера, в которой сейчас пишется книга, до смешного подходит к этой идиотской телепатической теории. Хотя невероятных чудищ с планеты, что в десятках световых лет отсюда, при помощи телепатии ну никак не опишешь!

Наверное, это вчерашняя вечерняя радиопередача вновь навела меня на эти дурацкие размышления. Хотя сама передача была ничуть не дурацкая – исключительно интеллектуальная дискуссия о будущих возможностях науки: про атомную энергию, мозговые волны, новые методы радиосвязи, такого все плана – и, слава богу, не особо запопуляризованная в расчете на всяких придурков. Должно быть, программа какого-то местного университета… Джон сию секунду говорит, чтобы я не молол чепуху – на востоке нет ни одного образовательного института!

Мои предыдущие опасения относительно радио оказались совершенно беспочвенными – следовало бы знать, что Джон не из тех, кого сводят с ума мыльные оперы или джаз. Это техническое средство он использует весьма интеллигентно – только краткие ежедневные новости (а не какие-нибудь там пространные комментарии), классическая музыка, когда есть, и время от времени серьезная лекция или беседа за круглым столом. Правда, вчерашняя научная передача ему незнакома – в то время его не было дома, а по моему описанию он ее не узнал.