Корабль отплывает в полночь

Если учесть, как глубоко завязли мы в этом болоте, влияние, которое оказала на нас Эллен, было совершенно неожиданным. Прошел только месяц со дня нашего знакомства с ней, а наше отношение к миру вдруг смягчилось, нас стали по-настоящему интересовать люди, а сами мы перестали их бояться, и к тому же мы начали заниматься настоящей творческой работой. Удивительные достоинства для никому не известной официантки?

И вовсе она не взяла нас в оборот и не показала нам пример – ничего в этом роде не было. Как раз наоборот. Мне кажется, за все время, что мы ее знали, Эллен не сказала и дюжины существенных вещей. Она скорее напоминала человека, ведущего телевизионные обсуждения литературных новинок; он никогда не высказывает своего мнения, зато очень умело заставляет других поделиться мыслями – этакая интеллектуальная повитуха.

Ну, например, Луи, Юджин и я заходили в студию к Эс, когда Эллен одевалась за ширмой или пила кофе после сеанса позирования. Мы тут же начинали что-нибудь обсуждать, а Эллен, еще одна тень в старой комнате с огромными потолками, задумчиво слушала нас. А потом начинала задавать свои необычные, почти несерьезные вопросы, каждый из которых, однако, почему-то раскрывал перед нами новые горизонты мысли. И каждый раз, когда в баре «Голубая луна», или под институтскими кленами, или, скажем, наблюдая, как плещется вода в заброшенных угольных ямах, мы заканчивали нашу дискуссию, то обязательно приходили к какому-то серьезному выводу. Прежде мы прекращали свои рассуждения, устало пожимая плечами или цинично понося мир, а то и просто напиваясь в барах, когда было совершенно непонятно, что же надо делать. Теперь же у нас почему-то всегда был план: факты надо было проверить, что-то надо было написать, обдумать или попробовать.

А кроме того – люди! Смогли бы мы так приблизиться к людям, если бы не Эллен? Без нее старина Гас так и остался бы для нас древним подслеповатым мойщиком посуды в ресторане Бенни. А благодаря Эллен он стал для нас тем, чем на самом деле и был, – романтической фигурой, человеком, избороздившим семь морей, охотившимся за золотом в Ориноко, имевшим в качестве носильщиков двадцать женщин из индейских племен – ведь мужчины были слишком ленивы и горды, чтобы наниматься в услужение. Этот человек гордо возглавлял свой отряд амазонок, осторожно неся на руках только что рожденное одной из женщин дитя, – ведь единственное, что мужчине дозволялось нести в руках без ущерба для своей репутации, – это маленький мальчик.

Даже Юджин немного смягчился в своем отношении к окружающему его миру. Я помню, когда два красавчика – водители грузовиков – попытались заигрывать с Эллен в «Голубой луне», Юджин моментально стиснул зубы, в глазах у него потемнело и он уже начал расправлять плечи, а я приготовился к скандалу. Но Эллен сказала словечко одним, другим, мягко рассмеялась и начала задавать свои вопросики. Через десять минут все успокоились, и наша четверка узнала о вещах, о которых мы раньше и представления не имели: о темных шоссе, двигателях и гордых мрачных водителях, темпераментом так похожих на Юджина. Но особенно заметно было влияние Эллен на личность каждого из нас в отдельности. Скульптуры Эс получили совсем иной размах. Она забыла про свои любимые манерные мелочи и стала использовать в работе старые разумные методы. Очень быстро у нее появился новый стиль: с одной стороны, классический, а с другой – устремленный в будущее. Сейчас Эс становится известной, и работы ее хороши, но то волшебство, которым был наполнен ее «Элленический период», безвозвратно куда-то исчезло. Это очарование еще живо в тех вещах, которые она сделала тогда, – особенно в изображениях обнаженной Эллен, в работах, пронизанных безмятежностью и целеустремленностью лучших произведений Древнего Египта. Впрочем, было в них что-то еще, что очень трудно объяснить словами. Когда у нас на глазах бесформенный комок глины, подчиняясь рукам Эс, превращался в изображение Эллен, мы чувствовали, что каким-то необъяснимым образом Эллен вдруг превращается в Эс, а Эс – в Эллен. Их отношения были такими прекрасно-уточненными, что даже Юджину не к чему было придраться и найти повод для ревности.

В то же самое время Луи оставил свои дурацкие философские развлечения и нашел для себя поле деятельности, к которому он стремился всю жизнь, – соединение семантики и интроспективной психологии, занимался приведением в систему хаотического внутреннего мира человека и его жизненного опыта. И хотя его нынешние рассуждения уже лишены той блестящей легкости, которая была характерна для них, когда Эллен была рядом, он все равно упрямо продолжает заниматься своими изысканиями, которые в конечном счете могут привести к возникновению большого количества новых слов не только в области психологии, но и в самом английском языке.