Корабль-призрак

Амина раскрыла объятия, и Филип прижал девушку к своей груди. Тем вечером он попросил руки возлюбленной у ее отца, и минхеер Путс, стоило Филипу открыть железный сундук и показать мешочки с золотом, немедленно согласился.

Отец Сейзен навестил их на следующий день и выслушал новость, а три дня спустя колокола маленькой церкви Тернеза вызванивали радостный напев, возвещая о венчании Амины Путс и Филипа Вандердекена.

Глава 7

Лишь в конце осени Филипа вырвало из любовных грез (увы, что такое любое удовольствие в этой жизни, как не сновидение, схожее с забытьем?) послание капитана того барка, на котором юноша собирался отплыть. Как ни странно это прозвучит, с того самого дня, когда Амина предалась ему душой и телом, Филип больше не задумывался о своем мрачном будущем. Порой, конечно, воспоминания приходили, но мгновенно улетучивались и забывались. Он полагал достаточным то обстоятельство, что готов исполнить обещание, когда наступит срок. Часы сменялись днями, дни перетекали в недели, а недели складывались в месяцы, и Филип в блаженстве тихого, незамутненного счастья от близости с Аминой забывал о клятве в объятиях жены, которая всячески старалась не допускать того, чтобы неприятности омрачали чело ее возлюбленного мужа.

Минхеер Путс не единожды в разговорах затрагивал предстоящий отъезд Филипа, однако выражение недовольства на лице дочери и ее резкие ответы (она прекрасно знала, чем диктуется этот интерес ее отца, и в такие мгновения гневно смотрела на коротышку) заставляли его замолчать, так что врач коротал досуг, блуждая по гостиной и жадно разглядывая сквозь стекла буфетов ослепительно сверкавшие теперь серебряные кубки.

Одним октябрьским утром в дверь дома постучали. Амина, как и подобало, вышла встретить гостя.

– Мне нужен мастер Филип Вандердекен, – сообщил незнакомец, чей голос звучал немногим громче шепота.

Выглядел он не слишком привлекательно, был облачен в наряд голландского моряка тех лет и носил на голове шапку из барсучьего меха. Тощий, с резкими и мелкими чертами, он казался призраком, ибо лицо его было мертвенно-белым, а губы – неестественно бледными. Из-под шапки выбивались кудри непонятного оттенка – что-то среднее между рыжим и русым. Борода почти отсутствовала, и определить на вид его возраст представлялось крайне затруднительным: то ли это болезненный юноша, исхудавший до такого вот состояния, то ли старик, крепкий здоровьем, но изрядно отощавший.

Внимание Амины сразу привлекла главная особенность его облика – единственный глаз. Правая глазница пустовала; шарик, который в нее вставили, по всей видимости, давно выпал, зато левый глаз в сравнении с другими чертами лица и с головой был непомерно велик и как бы выдавался вперед, водянистый и весьма неприятный чужому взору, а вокруг этого огромного глаза не имелось вдобавок ни ресниц, ни брови. Эта особенность облика была настолько замечательной, что при первом знакомстве вы видели только глаз, и ничего больше. По сути, на порог дома Вандердекенов явился не одноглазый мужчина, а глаз, к которому прилагался человек, чье тело как бы служило башней маяка, лишенной иного назначения, кроме как поддерживать огонь на благо моряков, пребывающих в открытом море.

Лишь позднее, присмотревшись, можно было заметить, что незваный гость хоть и невысок ростом, но ладно сложен; что его ладони сильно отличаются цветом и гладкостью кожи от рук обычных моряков; что черты его лица, пусть мелкие и резкие, но правильные и что весь его облик выдает человека, привыкшего командовать (даже просьбу свою он произнес повелительно), а нечто в этом облике заставляет испытывать чуть ли не уважение.

Амине хватило беглого взгляда на незнакомца, чтобы на сердце ее бог весть почему легла тяжесть. Тем не менее она посторонилась и пригласила мужчину войти.

Филип тоже поразился облику гостя, а тот, войдя в комнату и не проронив ни слова, уселся рядом с Вандердекеном на место, с которого совсем недавно встала Амина. Филипу почудилось нечто зловещее в том, что незнакомец занял место Амины. Тут же возвратились все тоскливые воспоминания и дурные предчувствия, и он понял, что настала, похоже, пора оторваться от тихих радостей жизни и готовиться к свершениям, опасностям и страданиям. В особенности Филипа поразило то, что, едва человечек уселся рядом с ним, по спине вдруг пробежал холод. Щеки юноши побелели, но он молчал.

Минуту или две стояла тишина. Одноглазый гость огляделся, отвернулся от буфетов и устремил взор на застывшую перед ним Амину. Наконец молчание нарушил короткий глуховатый смешок чужака, а дальше прозвучало:

– Филип Вандердекен… кхе-кхе… ты не узнаёшь меня, Филип Вандердекен?

– Нет, – с явной досадой в голосе ответил Филип.

Гость разговаривал весьма необычно, он словно кричал шепотом, и отзвуки его криков отдавались в ушах еще долгое время после того, как он умолкал.