Корабль-призрак

Старший инквизитор тряхнул колокольчиком, вошли стражники и отвели Амину в ее темницу.

«Почему их так интересуют мои деньги? — размышляла Амина. — Если они нужны им, пусть берут! В чем же власть этих людей? Что они хотят сделать со мной? Через несколько дней все, пожалуй, прояснится!»

Через несколько дней? Ах, нет! Прошли бы, наверное, годы, Амина, если бы через четыре месяца с того дня, как ты оказалась в заключении, не состоялось бы аутодафе, которое не проводилось уже три года, так как не хватало осужденных, чтобы с должной помпезностью провести церемонию казни. Не была бы ты нужна для костра, ты бы не скоро покинула свою темницу!

Прошел почти месяц невыносимого ожидания, и Амина снова предстала перед судом, где ее опять спросили, не признается ли она. Возмущенная длительным заключением и несправедливостью, она отвечала:

— Я сказала вам раз и навсегда, что мне не в чем сознаваться! Делайте со мной, что хотите, только заканчивайте все это побыстрее!

— И пытки не заставят тебя признаться?

— Попробуйте! — отвечала Амина. — Попытайтесь, страшные люди! Если вам удастся вытянуть из меня хотя бы одно слово, тогда пусть обругает меня последняя шлюха! Я всего лишь слабая женщина, но я ненавижу и презираю вас!

Инквизиторам редко приходилось слышать такие слова, но еще реже они сталкивались с человеком, полным такой решимости. Пытки в суде никогда не применялись до вынесения прокуратором обвинения.

— Поживем — увидим! — произнес старший инквизитор. — Уведите ее!

Амина вновь оказалась в темнице. Тем временем патер Матео не единожды встретился с главным судьей. Хотя патер Матео, подчиняясь своему религиозному фанатизму, стал обвинителем Амины и привел в суд свидетелей, он все же чувствовал себя душевно подавленным. Длительное пребывание в доме Филиппа, доброе отношение Амины до того, когда он прокрался к ней в комнату, ставшие известными ему причины, по которым Амина не стала настоящей христианкой, ее смелость, мужество, красота и молодость — все это говорило в ее пользу. Целью же его действий сейчас было убедить Амину, будто она занималась богопротивным делом, уговорить стать христианкой и тем самым спасти ее. Ради этого он получил у святого суда разрешение посетить Амину в тюрьме, чтобы поговорить с ней. Это было особой благосклонностью, которую патеру оказали по многим, но не относящимся к данному делу причинам.

— Дитя мое, дитя мое! — позвал патер, войдя в камеру с озабоченным и печальным лицом.

— Вы что, издеваетесь надо мной, называя меня «мое дитя»? — отвечала пленница. — Не вы ли сделали все для того, чтобы я оказалась здесь? Оставьте меня в покое!

— Да, я способствовал этому, но я хочу и вызволить тебя отсюда, если ты не будешь мешать мне, Амина.

— Чему я могу помешать? Я готова следовать за вами.

— Все не так просто, Амина! Сначала надо многое обсудить. Из такой темницы, как эта, так просто не выпускают!

— Так говорите же! Что вы хотели сказать мне? Что я должна делать?

— Сейчас, сейчас.

— Однако погодите! Ради спокойствия вашей души, ответьте мне на один вопрос! Вам известно что-нибудь о моем муже?

— Я слышал, что он жив.

— А где он?

— Скоро он будет здесь.

— О, Аллах! Благодарю тебя! А я увижу его, патер?

— Это зависит от тебя.

— От меня? Тогда говорите же скорее, что я должна делать?

— Ты должна признать свои грехи… свои злодеяния.

— Какие грехи? Какие злодеяния?

— Разве ты не общалась со злыми духами? Разве ты не заклинала их и не обращалась к ним за помощью?

Амина молчала.

— Отвечай мне! Ты признаешься?

— Я признаюсь в том, что не совершала ничего неправедного!

— Пустая отговорка! Я застал тебя за этим занятием, другие видели тоже! Чего ты добьешься, отрицая вину? Ты знаешь, какая кара постигнет тебя, если ты не признаешься и не вступишь в лоно святой церкви?

— Почему я должна вступать в него? Разве наказывают тех, кто не желает этого?

— Нет. Но если бы ты тогда не приняла крещения, от тебя не требовали бы того, чего добиваются сейчас. А поскольку ты крещена, то должна прийти в лоно церкви или будешь обвинена в ереси.

— Тогда я не имела никакого представления о крещении.

— Признаю. Но ведь ты же дала согласие?

— Возможно. Что же ожидает меня, если я откажусь признать себя виновной?

— Ты будешь заживо сожжена на костре, и ничто тебя не спасет! Послушай меня, Амина. Когда тебя снова отведут в зал суда, признайся во всем, проси прощения и милости принятия в общину христиан! Тогда ты будешь спасена и…

— И что тогда?

— Снова обнимешь своего Филиппа!

— Филиппа! Моего Филиппа? Поистине, вы принуждаете меня! Но как я могу признать себя виновной, если я не чувствую за собой вины?

— Ты не считаешь себя виновной?

— Нет. Я просила о помощи свою мать, и она явилась мне во сне. Разве мать стала бы помогать дочери в чем-нибудь неправедном?

— Это была не твоя мать, а ее образ, который принял злой дух!

— Это была моя мать! Вы что, хотите, чтобы я сказала, почему я не желаю принять вашу веру?

— Не желаешь? Амина Вандердекен, не упрямься!