Русская сказка и Алексей Толстой не знают творения из ничего. Сие не мудрено. Творение из ничего не поддается описанию и без благодати на голову не налезает. Но они творят из того, что есть: мука и дерево. Они оживляют сотворенное, которое как только оживет, сразу проявляет строптивость и наглость, дерзость и хвастовство. Вчерашнее полено бросает молоток в сверчка, хамит и бежит из дома. Самоуверенное хлебобулочное изделие думает, что успешное бегство от дряхлых стариков – залог всегдашних успешных побегов. Не иначе, мертвая природа заразилась от человека всеми страстями. Стоит ее оживить – она перейдет к бунту и празднику непослушания.
Ведь не сидится же никому дома: ни Буратино в каморке, ни Колобку в избе. Почему бегство неизбежно? Корни этой драматургии где? Не в том ли событии, которое зовется грехопадением и пропитывает всю ткань бытия?
Ты, человек, становясь творцом с маленькой буквы, приводишь в бытие то, что тебя перестанет слушаться. И уж лучше пусть будет это Колобок, а не ядерный реактор. Но всё равно: голос Райской трагедии или – глубже – голос Ангельского бунта слышны в этих двух историях. И разве только в двух? Чичиков, коль скоро вышел из-под пера, проворно побежал по миру, и его уже не остановишь. Вместе с Коробочкой, Маниловым и Ноздревым явившись к Гоголю, они его в гроб и свели. И все остальные бессмертные персонажи самостоятельно жить не перестают. Татьяна Ларина всё так же непоколебимо верна законному мужу, а Онегин так же безнадежно и самоубийственно влюблен. Все живут, все копошатся и движутся. Мадам Бовари носится в закрытой карете по улицам ночного Парижа, и д’Артаньян, сменивший плащ на пиджак, предлагает свои услуги де Тревилю – теперь высокому чиновнику госбезопасности.
Все бессмертные типажи наполняют собою жизненное пространство. Они живут независимо от авторов. Они бунтуют, потому что выпущены наружу, словно джинн. Первое, на что они способны, это восстание против автора-папы. Это восстание, дублирующее древний бунт грехопадения, вначале – Ангельский, затем – человеческий. И не только есть место Буратино среди оживших кукол, как есть не только место Гомеру среди поэтов. Еще есть Ихтиандр, дышащий то жабрами в воде, то одним легким на улице. Этому, видишь ли, земной любви захотелось. Есть Винни Пух, засыпающий читателей дзен– буддистским остроумием, то ли вопреки опилкам в голове, то ли благодаря именно им.
Человек не может не творить, раз уж создан он по образу Творца и с приказом приобрести подобие. А то, что сотворяет человек из полена или муки, или художественного текста, ведет себя так же непослушно, как и сам человек. Деревянный мальчик хамит, мучной мячик совершает роковое бегство, художественные персонажи начинают автономное и непредсказуемое существование. В мире, полном поименованных явлений, мы живем. Это заметно, как только присмотришься к тому, что вокруг, и к тому, что внутри.
Ради Ионы на море буря
Если бы был в те дни Гидрометцентр, то в его сообщении по Средиземноморью был бы прогноз о штиле. Но пророк ступает на борт корабля, и стихия встает на дыбы. Потому что многое можно предсказать, но только не реакцию Бога на поведение тех, на кого Бог внимательно смотрит. Вот ни с того, ни с сего потемнел небосвод и ударила молния. Сотни авиарейсов вдруг отложены на неопределенное время. Мы можем привычно ругать в это время синоптиков за ошибку в прогнозе. Но быть может это новый Иона решил лететь куда-то, прочь от места, куда посылает его Господь? И вот сотни тысяч людей остались на земле, и спят, скрутившись на неудобных креслах аэропорта ради непослушного пророка пока последний не образумится. Так можно думать, если мы не просто читаем Библию, но пытаемся усвоить себе способ библейского мышления.
Голод по всей земле при Иосифе был ради того, чтобы, понуждаемые пустыми желудками, пришли в Египет за хлебом Иосифовы братья.
Они продали его в рабство. Они почти что убили его, а вместе с ним своего отца. Ведь что такое – показать старику одежду, вымазанную кровью и сказать: зверь растерзал Иосифа? Разве это не покушение на убийство старого человека? Убийство не ножом, но безмерной скорбью, что острее ножа. И вот нужно им теперь, спустя много лет, когда совесть умерила терзания, прийти в Египет, чтобы встретиться со своей прославленной жертвой. Точно так упертые в неверии иудеи увидят Иисуса Христа во славе в последний день. Братья могли встретить справедливую месть, но встретили милость и жалость. Потому что Иосиф – живой образ живого Сына Божия. Он весь – мудрость, целомудрие и милость. И значит вся история с семью тучными и семью скудными годами, все унижения Иосифа в Египте и контраст последующей славы – это пророчества. Каким слепым нужно быть, чтобы не увидеть связь между Христом и Иосифом, между Истиной и пророчеством о ней? А ведь прямые участники событий понимали тогда не больше, чем рыбаки в шторм при Ионе. Там порывы ветра и волны до неба; здесь голод и обширные, заранее приготовленные запасы. И не более того.