Корабль судьбы. Том 2

Рэйн покончил с едой и высыпал косточки в угли костра, потом окунул руки в ледяную морскую воду, смывая жир. Вернувшись к огню, он подбросил еще дров, потому что до рассвета было еще далеко, а ночь выдалась по-настоящему холодной. Тинталья удовлетворенно вздохнула и вытянулась на песке, обратив сытое брюхо к костру. Рэйн таким образом оказался между драконицей и огнем; получилось неправдоподобно уютно. Он улегся на плащ и прикрыл глаза.

— Ты не очень-то соответствуешь моему прежнему представлению о людях, — заметила Тинталья.

— А ты совсем не такая, какими я мыслил себе драконов, — ответил Рэйн. Глубоко вздохнул и спросил: — Мы полетим на заре?

— Конечно. Хотя, если бы у меня был выбор, я с радостью задержалась бы здесь и еще поохотилась на морских волов.

— Неужели ты по-прежнему голодна?

— Сейчас — нет. Но надо же думать и о завтрашнем дне.

Некоторое время оба молчали. Потом Рэйн спросил:

— Неужели ты станешь еще больше, чем сейчас?

— Конечно, — был ответ. — А почему бы и нет?

— Я просто подумал… Мне и сейчас кажется, что ты необычайно громадна. Насколько велики бывают драконы?

— Мы растем всю жизнь до смерти. Так что все зависит от возраста.

— А как долго ты можешь прожить?

Она усмехнулась.

— Ну, сколько получится. А ты сам на какой срок рассчитываешь?

— Как тебе сказать… Лет восемьдесят считается хорошей, долгой жизнью. Только не многие у нас в Чащобах до таких лет доживают. Мой отец умер в сорок три года. Если мне здорово повезет, я, может быть, протяну еще лет двадцать. Достаточный срок, чтобы обзавестись детьми и увидеть, как они повзрослеют.

— По мне, это не жизненный срок, а один раз чихнуть. — Тинталья потянулась, устраиваясь удобнее. — Впрочем, я имею основания полагать, что ты весьма недооценил свои перспективы. Для тех, кто путешествует вместе с драконами, время течет по-другому.

Рэйн не вполне понял и переспросил:

— Мне будет казаться, что оно тянется дольше?

— Да нет, дело не в том. Слушай, ты что, действительно ничего не знаешь? Ты что, думаешь, что бронзовые глаза и десяток чешуек — это и все, чем драконица способна поделиться со своим спутником? Что за глупость. Чем сильнее ты становишься похож на меня, тем больше продлевается твой срок на земле. Я уже не слишком удивлюсь, если ты пригласишь меня на свое столетие и я смогу убедиться в твоем добром здоровье. По крайней мере, именно так происходило со Старшими. Некоторые из них проживали по три столетия и даже по четыре. Правда, за ними были поколения, жившие бок о бок с драконами. Так что особый долгожитель из тебя вряд ли получится. А вот из твоих деток — вполне!

С Рэйна в одно мгновение слетел всякий сон, он даже сел на песке.

— Ты что, дразнишь меня?

— Ни в коем случае. Да и зачем бы мне?

— Я просто… Знаешь, я не уверен, что в самом деле хочу жить так долго. — Рэйн помолчал, представляя, как уходят из жизни его мать и старший брат. Пожалуй, это еще можно будет перенести; все-таки провожать родителей и иную старшую родню — дело естественное. Но если у него на глазах состарится и умрет Малта… А если у них будут дети, которые не унаследуют его приобретенных драконьих свойств, и они впадут в старческую ветхость и умрут, а он по-прежнему будет бодр, полон сил и при ясном рассудке? Сомнительная награда за столь же сомнительную честь быть спутником драконицы. — Я бы отдал все эти долгие годы, — вырвалось у него, — за один-единственный, прожитый с Малтой.

Любимое имя прозвучало словно волшебное заклинание. Она предстала перед его духовным оком, как наяву. Он увидел роскошный блеск ее темных волос и сияние глаз, снизу вверх обращенных к нему. Предательница память увлекла его назад, к балу осеннего праздника урожая, он снова обнял Малту и закружился с ней по просторному Залу. Это ведь был бал в честь ее представления обществу. А он протанцевал с нею всего-то один раз — и, олух, ринулся спасать мир. И естественно, спасти не сумел. Зато потерял все, что только можно. И в том числе Малту.

Его рука отчетливо помнила ее тонкие пальцы. Он был выше ростом — ее макушка приходилась ему как раз под подбородок. Он вообразил ее себе на калсидийской галере — и отбросил эту мысль, точно ядовитую змею. Он знал, каковы были калсидийцы, если у той или иной женщины не обнаруживалось могучих защитников. Рэйна так и опалило беспредельной жутью и столь же беспредельной — но, увы, бессильной — яростью. Все вместе заставило его в полной мере ощутить собственное слабоволие. И преступное небрежение. Это он был виноват, что она угодила в такую беду. Она теперь никогда его не простит. Да он нипочем и не отважится просить о прощении. И даже если он вправду спасет ее и невредимой доставит домой, она, наверное, вообще не сможет его присутствия выносить, и кто ее за это осудит?