Корабль судьбы. Том 2

— Ты перешел черту, — холодно заметил едва слышный голосок, раздавшийся у запястья. — И что тебя дернуло поступить так с ней, Кеннит? Ты что, не мог придумать другого способа окончательно избавиться от воспоминаний, кроме как всучить их кому-то другому?

Вопросы, заданные шепотом, некоторое время висели в ночном воздухе. Кеннит ответил не сразу. Он, собственно, и не знал, как на это ответить. Он знал только, что изведал чувство освобождения. Даже более полное, чем когда отправил Совершенного на дно морское. Да. Теперь он был свободен.

— Я сделал это просто потому, что мог и хотел, — тоже холодно ответил он талисману. — Теперь я могу все делать, что захочу.

— Это потому, что ты теперь король Пиратских островов, так, что ли? Игрот, помнится, тоже время от времени так себя называл. И тоже творил все, что взбредало на ум.

Грубая ладонь, зажимавшая ему рот… Боль… Унижение… Кеннит, свирепея, прогнал воспоминание прочь. Этой памяти уже полагалось бы отправиться в небытие. Разве Совершенный не должен был забрать ее у него?

— Не путай одно с другим! — сказал он и услышал в своем голосе оправдательные нотки. Это было отвратительно. — Я ни в чем ему не уподобился. Я нравлюсь ей. И потом, она — женщина!

— А коли так, значит, все можно?

— Да, можно. То, что случилось, было естественно. В отличие от того, что пережил когда-то я сам!

— Кэп? — подал голос штурвальный. Кеннит раздраженно обернулся.

— Что там еще?

— Прости, кэп. Мне показалось, ты мне что-то сказал.

Матрос выглядел испуганным.

— Ничего я не говорил, — буркнул Кеннит. — Веди корабль и больше мне не мешай.

А сам спросил себя, сколь много сумел расслышать этот болван. Впрочем, не важно. В случае чего Кеннит всегда мог устроить ему внезапное исчезновение. Допустим, так или иначе подманить к борту, стукнуть по голове — и вся недолга. Кенниту некого было бояться. И он никогда больше никого не станет бояться. Нынче ночью он изгнал последнего демона из тех, что так долго отравляли ему жизнь.

Талисман на запястье тем временем помалкивал, но его молчание несло в себе больше обвинений, чем любые слова.

— Она женщина, — в конце концов шепотом повторил Кеннит. — А для женщин это дело самое простое и естественное. Они привычны к нему.

— К чему? К насилию? Ты же ее изнасиловал!

Кеннит рассмеялся.

— Вот уж не думаю. Я же понравился ей. Она говорила, что я учтивый, вежливый, благородный. Она сопротивлялась только потому, что покорность свойственна шлюхам. А она — честная женщина.

— Так почему все-таки ты сделал это, Кеннит?

Никак он не мог отделаться от этого вопроса. Может, потому, что и сам без конца спрашивал себя о том же? Он-то думал, что поцелует ее разок и тем ограничится. И ограничился бы, если бы она не расплакалась в темноте. Не заплачь она, он нашел бы в себе силы уйти. Короче говоря, она была виновата никак не меньше, чем он сам. Короче говоря…

Кеннит напряженно искал вразумительный ответ. И наконец еле слышно проговорил:

— Возможно, я хотел понять, почему же он делал это со мной. И как он вообще мог так со мной поступать. Откуда в нем были эти метания от жестокости к отеческой доброте, от обучения этикету к приступам звериной жестокости.

Он умолк.

— Вот что, ты ничтожество, жалкий ублюдок, — сквозь зубы проскрипел талисман. Обвинение, которое он затем произнес, было поистине страшным: — Ты же превратился в Игрота! Ты сам-то понимаешь это или нет? Пытаясь победить чудовище, ты сам в него превратился! — Тоненький голосок сделался совсем тихим. — Бойся же теперь себя самого.

Этта отшвырнула неоконченное вышивание, и оно шлепнулось на пол. Уинтроу поднял голову от книги. Вздохнул про себя — и водворил вышивание обратно на стол. Он ждал, и Этта сказала:

— Да, я его люблю. Ну и что? Это не значит, будто я заблуждаюсь на его счет! — Темные глаза были двумя кинжалами, нацеленными на Уинтроу. — Он ведь снова там с ней, верно?

— Он ей поднос с едой понес, — мягко проговорил юноша.

За последние четыре дня — с тех пор как они вернулись на Проказницу — норов Этты сделался положительно невыносимым. Он даже предположил про себя, что виною всему была ее беременность. С другой стороны, когда ждала ребенка его собственная мать, она чуть только не мурлыкала все время, словно кругленькая, всем довольная кошечка. По крайней мере, так ему помнилось. А помнил он, прямо скажем, не многое. И вообще, может, не в беременности было дело, а скорее в странноватом поведении и рассеянности Кеннита? Или она ревновала его за то, что он многовато времени проводил наедине с Альтией? Уинтроу опасливо покосился на Этту, соображая, не начнет ли она швыряться чем-нибудь еще.

— Я предложила пригласить твою тетку пообедать с нами, — проговорила она. — Он мне ответил, что она-де слишком слаба. Но когда я вызвалась сама отнести ей покушать, он мне запретил: якобы из опасения, что она может напасть на меня. По-твоему, есть в этом логика?

— Да, противоречие налицо, — осторожно согласился Уинтроу.