Кораблекрушение у острова Надежды

Стрелецкий полковник, начальник караула, рослый детина с лицом, изрытым оспой, расстегнув кафтан, развалился на лавке.

— Кто таков? — строго спросил оружничий.

— Стрелецкий голова Иван Мертваго.

— Я оружничий Бельский. Почему не пришел по моему зову?

— Мне велено выполнять приказы только одного человека — Никиты Романовича Юрьева.

— Кто велел?

— Бояре приговорили.

Все было правильно, спорить не о чем. Богдан Бельский понял, что проиграл. Теперь бояре не дадут присягнуть Дмитрию. Из поднебесных высот оружничий свалился на землю. Однако он был живуч, и надежда не совсем оставила его. Бельский снова стал прикидывать, что можно сделать. Ссутулившись, склонив голову, он вернулся во дворец. Только один бог знает, что он передумал за это время.

В Грановитой палате Богдан Яковлевич услышал бряцание оружия и топот тяжелых сапог. Его ждал новый удар. Подняв голову, он увидел два десятка стражников с обнаженными саблями, окружавших кучку растерявшихся людей в богатых одеждах.

Прежде всего он узнал краснолицую кормилицу Орину с царевичем Дмитрием на руках, увидел плачущую навзрыд царицу, ее вели под руки братья Григорий и Михаил. Понурив голову, шли Афанасий Нагой и дядя царицы Андрей. Среди заговорщиков Бельский заметил родственников и близких к семейству Нагих.

Оружничий остановился.

— Богдан Яковлевич, — услышал он сиплый голос старика Федора Нагого, — заступись, погубят нас злодеи.

— Не тявкай! — крикнул десятский в нарядном шитом кафтане. Сделав страшное лицо, он ткнул старика кулаком.

Стрельцы увели семейство Нагих из дворца. Затихли топот сапог и бряцание оружия. Снова наступила тишина. Над Москвой стояла глухая ночь. Из комнаты, где лежал мертвый царь, по-прежнему доносился густой голос, четко выговаривающий слова молитвы.

Ударил тяжелый колокол в Успенском соборе.

Богдан Бельский все еще не мог оправитья от нанесенного ему удара. Может быть, он спал и видел плохой сон?

Нет, все происходило наяву… Выходит, теперь не до дружка, а до своего брюшка. Оружничий был коварным царедворцем и выходил победителем из многих дворцовых схваток. «Меня мог обскакать только Андрей Щелкалов. Неужели он? Нет, он умный человек и не сделает этого… Если бы был жив тот, кто лежит мертвым в соседней горнице… Одно мое слово, сказанное ему, сразу бы повернуло дело. Но что делать сейчас? Не готовят ли они, государи-бояре, узилище и мне, а может быть, и смерть… Нет, меня, дядьку царевича Дмитрия, названного в духовной грамоте, они не тронут… пока не тронут, не осмелятся».

И Богдан Бельский, подняв голову, направился в хоромы к боярам.

В предутренней тишине гулко раздавались шаги оружничего. Бояре сидели по-прежнему, никто из них не покинул горницы. Когда вошел Бельский, все подняли на него глаза. В это тревожное время все должны быть вместе. Все следили друг за другом, и отсутствующий несомненно должен был вызвать подозрение.

— Государи, — сказал Бельский, — идя сюда, я встретил Нагих, царских свойственников… их вели стражники, обнажив сабли. Кто посмел поднять на них руку? — возвысил он голос. — Зачем меня, дядьку царевича, единственного, кому царь Иван Васильевич доверил воспитание младшего сына, никто не спросил? Волею почившего царя я спрашиваю вас, бояре: кто посмел оскорбить царское семейство?

— Мы узнали, — произнес после краткого молчания боярин Юрьев, — что злые люди готовили смерть младенцу Дмитрию, сыну Иоаннову. Они говорили, будто он рожден не по закону православной церкви. Всем Нагим смерть готовилась. И мы скопом приговорили: для спасения царского сына и свойственников царя Ивана Васильевича перевести их для жительства в удобное для сбережения место и приставить к ним стражу. А в скором времени отправить всех в Углич на удел, как сказано в царской духовной грамоте… Так, государи?

— Так, так, Никита Романович, — закивали головами все находившиеся в горнице. — По царской духовной грамоте отправить царевича Дмитрия и всех Нагих на удел в Углич. А до тех пор охранять бережно.

Против такого приговора спорить нельзя. Бельский вытер лоб от пота и уселся на скамью рядом с тучным боярином Иваном Петровичем Шуйским.

Богдан Бельский прошелся взглядом по вельможам, сидевшим в комнате. Борис Годунов по-прежнему скромно сидел в уголке, поджав ноги. Однако ему-то, своему дружку, Бельский мог быть благодарен за провал заговора. Это Годунов, заботясь о царевиче Дмитрии и о Нагих, царских свойственниках, предложил для лучшего бережения приставить к ним стражу.

— Государи, — продолжал боярин Юрьев, — на сегодня все дела окончены. Осталось нам всем, ближним царским людям, на кресте поклясться новому царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу. Пока все крест не поцелуют, никому из дворца ходу нет… Так я говорю, государи?

— Так, так, мы все согласны.